Песнь тунгуса

И уголь с тихим «шшш» ползет по ровдуге, на ней карта всей жизни Мишки Мальчакитова появляется. Все вниз и вниз по этой Реке, о-ё!.. С ответвлениями притоков. Интернат был таким ответвлением. Там хороший человек, учитель русского языка Станислав Ильич с телескопом. Был у него старый телескоп в зеленом железном потертом и поцарапанном футляре, ученики ходили к нему смотреть в ясную погоду на Луну, и на звезды, и на Чалбон, и на Сангарин Буга — Полярную звезду. У Станислава Ильича лысина блестела, как луна, и очки сверкали, когда он смеялся, сыпали дождем метеоритов. Миша вспомнил, как бабушка русских называла: луча. Луча — значит, русский. Станислав Ильич у него и был Луча.

На каникулах Мишка бабушке про него рассказал, про его трубу.

— Чалбон смотрел? — спросила она настороженно.

У нее были свои, отсталые представления. На звезде Чалбон родина эвенков. И войти туда можно через Сангарин Буга — Полярную звезду. А подниматься в те высоты надо по Реке, Энгдекит называется. Там Исток.

И все, бабушка затихла и не спрашивает, что же он там видел через телескоп Луча. А он ничего не видел, только синие огни. И никаких небесных пастбищ с небесными оленями, небесных кедров-лиственниц-берез с чипиче-чиче, в которые и превращаются все простые умершие, и никаких гнезд с орлами, лебедями и журавлями — душами шаманов в дуплах могучих лиственниц, никаких серебряных чумов с берестяными лодочками. И неумолимый внук неграмотной бабке об этом сказал. Бабка Катэ полезла за папиросами.

— Вот так! — торжествующе крикнул внук.

Коричневое резное лицо в морщинах сделалось бесстрастным. Закуривая, она все же спросила:

— Совсем ничего?

— Да! Только огни и радуги!

Бабушка метнула на него взгляд агатовых глаз.

— Так вот радуги, — подхватила она, зорко всматриваясь сквозь сизый папиросный дым.

Внук смутился.

— Ну, — объяснил он, — в глазах так расплывалось… огни.

Бабушка устремила взгляд в окно, покачала головой. Ничего не говорила.

— А на Луне — вот такие дыры и пятна. Горы и моря называются.

— А деревьев нет? Тайги? — спросила бабушка.

— Нет, — отрезал внук.

— Там тундра, — сказала бабушка, кивая.

Внук засмеялся. И сказал, что люди там побывали, американские космонавты, в скафандрах, потому что дышать на Луне совсем нечем, воздуха нет ни капли. И ни воды, ничего. Голое и неживое. Только камни.

— Ты говорил, нэкукэ, моря, — напомнила бабушка.

— Это одно лишь название, энэкэ!.. Хотела бы поглядеть в трубу Луча?

Бабушка Катэ отрицательно покачала головой и, подперев смуглую щеку узловатыми грубыми пальцами, начала что-то тихонько напевать, глядя в окно. Говорить уже с ней дальше было совсем бесполезно. На нее находило. Эти приступы раздражали очень невестку, тетку Зою. Когда она ругалась на дядьку Кешу, то этими приступами и попрекала, мол, это в вашем роду так, дурь такая находит. И все, как нашло, так хоть убейся, хоть наводнение, хоть пожар, ничем не проймешь истукана. Крыльцо подгнило, ноги скоро переломаем, изгородь заваливается, печка дымит, — а он сидит — смотрит, как глухарь на току, ничего не слышит.

Миша и вправду замечал за бабушкой, за дядькой такое. Бывало, и с ним самим случалось подобное — вдруг тычок в бок, сосед Вовка шипит: «Тебя, Мишшшка». К доске вызывают.

А попев и посмотрев куда-то вдосталь, энэкэ Катэ сказала, что все по-другому раньше было: темный силуэт на Луне — отражение Старушки, хозяйки всего мира — Энекан Буга. Луна зеркало и есть.

Мишка посмеялся, а сам в ясный вечер внимательно на луну с крыльца глядел — и действительно, увидел силуэт.

Учился Мишка так себе. Только по физкультуре пятерки и получал, быстро на лыжах бегал, а подтягивался и прыгал хуже, но физрук — а им был тот же Станислав Ильич, сам страстный лыжник, — все равно ему пятерки ставил — за лыжи. Мишка все школьные соревнования выигрывал.

На зимних каникулах с ребятами они все время ходили на гору с гарью. Катались оттуда, делали трамплин, играли на лыжах в догонялки. В двенадцать лет ему дядька Кеша камусные[15] настоящие охотничьи лыжи подарил. Он сам их смастерил из елового ствола, тонкие, легкие, прочные. В специальном станке закреплял на правеж, чтоб прогибы появились впереди, и сзади, и посередине. В этом станке они и сохли. Бабушка Катэ сшила полоски камуса, ворсом в одну сторону. И ворсом вверх накрутила на палку. Дядька Кеша потом лыжи клеем промазал, наложил клея ровным слоем, насадил сшитый конец камуса на носок одной лыжи и начал раскручивать с палки так, что ворс шел от носка на другой край; то же сделал и со второй лыжей. Края камуса загнул и приклеил к верхней поверхности лыжи, зажал лыжи дощечками, высушил и снова вставил в станок. После этого вдел сыромятные толстые ремни в отверстия посредине лыж. «Будешь летать, как на крыльях», — сказал. А палку — ангуру — Мишка сам себе вырубил, крепкую, из березы. Ею удобно тормозить, поворачивать, сшибать снег с веток.