Песни

Нам было по восемнадцать,
и схема сложилась полностью.
Тут я остановился
и бросил: «Ну что ж, прощай!»
Мы оба были гимнасты.
Занятия кончались в полночь.
Стояли мы у развилки,
и свет лежал на плащах.

Я жестко добавил: «Хватит
и вздохов, и слез комедий!»
Я был непонятно резок,
загадочно гневен был,
потом развернулся круто
и поступью мерно-медной,
с утроенным как бы весом,
двенадцать шагов отбил.

И словно труба пропела,
едва только я услышал
летящий за мной вдогонку
знакомый стук каблучков.
(О сладостный яд победы!
Ты вроде летишь все выше,
но падая! И вся тонкость —
что именно в грязь ничком!)

Но мало мне и победы!
Признания пораженья
я требую! (Чем ты мельче,
тем больше требуешь ты.)
И через плечо — по схеме:
«Ну что тебе?» — с раздраженьем.
И схема туза мне мечет:
«Не буду больше. Прости».

— Чего ты больше не будешь?
— Не знаю. Всего, что хочешь.
Ну, если так, то, наверно,
прощенья момент настал.
И плащ мой ее вбирает,
и только трясутся плечи,
и схему закономерно
венчает хеппи-финал…

…Но как-то теряет цену
законное ликованье,
когда, словно преступленье,
взросло оно на стыде.
И я ненавижу схемы,
и эта, что перед вами,
и первою, и последней
осталась в моей судьбе.

Противно, когда по схеме
людей обзывают «массы»,
и лозунги по макушкам
пощелкивают кнутом.
Но, жизнь проведя со всеми,
в любом человеке мастера
вижу я, а не пешку,
и, верно, умру на том.

В упор я не вижу «массы»,
но есть Человек и Мастер!
На том я стою полвека,
и значит — умру на том.

15 октября — 5 ноября 1987

Впервые я пел шести лет от роду в госпитале в блокадном Ленинграде. С тех пор сохранил почти физическое ощущение хрупкости и ранимости человека, понимание необходимости бережного и уважительного отношения к каждой человеческой личности.

Меня возмущает, когда в песне, в жизни не замечают одного, отдельно взятого человека. Для меня не существует «массы трудящихся», но есть Человек и Мастер. Об этом моя последняя песня «Схема».

1988, Саратов

Сын века

Ах, как двадцатый век хитер,
не любит он эффектный вид.
И рвущемуся на костер
как раз костер и не грозит.

Скорее будет все вот так:
тебе предложит век-хитрец
какой-то красочный пустяк,
и ты воскликнешь: «Молодец!

Один нажим — и вот он, приз!
Уже шатается стена!»
Веселый ждет тебя сюрприз,
поскольку то была цена.

Цена за принятую роль,
а впрочем, коль она мала,
и ты кипишь еще, изволь, —
добавим, экие дела!

И ты сидишь с набитым ртом
среди похожих, среди всех
в недоумении тупом
и жаждешь ласки и утех.

Конец 70-х

Танец старой газеты