Традиционные величальные песни интересны еще и тем, что при их просмотре видны те повторяющиеся черты, из которых русский человек когда-то складывал свой идеал, свой образ «положительного героя»: для любого члена крестьянской общины были обязательны трудолюбие, ум, ловкость, доброта, щедрость; кроме того, для семейных пар — любовь и верность друг другу, забота о доме, тщательное воспитание детей; для детей — уважение и любовь к родителям и для всех вообще — достоинство в поведении и манерах, «вежливость», умение вести себя и дома, и на людях.
Свадебный пир в разгаре. Мы сидим, свесив ноги с печки, смотрим, любуемся нарядами гостей и новобрачных, слушаем и записываем, записываем, записываем… И вдруг слышим снизу громкий голос «молодого»:
— А гостьи-то наши дорогие приезжие! Ишь ты, куда забрались!
Все головы оборачиватся к печке, на которую «молодой» указывает пальцем. «Дружка», плохо владея руками, наливает стаканы и, пошатываясь и расплескивая драгоценную влагу, пытается протянуть нам.
— Пейте, гостьюшки! Молодым здоровья прибавите!
Мы испуганно отстраняемся:
— Да мы непьющие!
— Ну, так пирожка. Рыбничка!
Хозяйка тут же с тарелкой, на которой исходит паром огромный кусок пышного горячего пирога. Мы благодарим, кое-как засовываем тарелку куда-то в сторону (некогда, до пирогов ли тут!) и стараемся не пропустить ни слова из того, что доносится снизу. А внизу, к счастью, уже отвернулись от печки. Внизу за столом — новая песня:
А из другого угла — хор певиц-зрительниц, толпящихся в дверях:
А с дальнего конца стола, куда хозяйка уже третий раз тащит из погреба жбан с «бражкой», — величание особо почетной паре пожилых женатых гостей:
Словом, работы нам на печке хватает до позднего вечера..
ВОЗЛЕ ХОРОВОДА
А вот этого дня мы, кажется, никогда не забудем.
…Широкая, залитая солнцем улица. По бокам — сотни зрителей, а посреди улицы — пышная золотисто-алая гирлянда девушек и молодок медленно движется, словно проплывая, по высокому — очень высокому! — угору над широкой темной Печорой.
Тихо шелестят тяжелые шелка сборчатых сарафанов. Расцветают диковинные узоры, серебряные и голубые цвета на парчовых шубейках. Колышутся алые разводы штофных, затканных шелковыми букетами «летников» — летних безрукавок. Громадные шелковые платки, сложенные узкими лентами и завязанные на затылках, отливают множеством нежных оттенков — бледно-палевых, розовых, темно-синих. Тяжелые капли смоляных янтарей — прабабушкиных ожерелий — в пять рядов стекают по стройным загорелым шеям.
Девушки и молодки двигаются навстречу друг другу, встречаются, останавливаются, низко кланяются друг другу, расходятся. Они что-то поют, но мы еще не можем разобрать, что именно. Вот с другой стороны улицы появляется шеренга парней — тоже принаряженных, тщательно причесанных. Они направляются к девушкам. Звучит медленная протяжная песня:
Мы только что вылезли из огромного карбаса, который переправил нас через неспокойную, играющую волнами Печору на этот берег. Позади у нас — леса и болота, речки и перевозы, бездорожье и хляби, по которым мы тащились свыше двух недель, стремясь попасть в это древнее печорское селение — Усть-Цыльму, пятьсот лет тому назад основанное здесь, в дремучих северных лесах, новгородцами. Усталые с дороги, измятые, полусонные, мы стоим, смотрим и хлопаем глазами. Явь это или сказка?
Это, несомненно, явь. Но нам не верится. Как зачарованные, глядим мы на проплывающие перед нами круги, хороводы, ало-золотые сарафаны. Мы ошарашены.
— Товарищи, да что ж это такое?!