Песни и стихи. Том 1

И никто мне не мог даже слова сказать,

Но потом потихоньку оправились,

Навалились гурьбой, стали руки вязать,

А потом уже все позабавились.

Кто плевал мне в лицо, а кто водку лил в рот,

А какой-то танцор бил ногами в живот…

Молодая вдова, верность мужу храня,—

Ведь живём однова — пожалела меня.

И бледнел я на кухне разбитым лицом,

Делал вид, что пошёл на попятную.

Развяжите! — кричал, — да и дело с концом.

Развязали, но вилки попрятали.

Тут вообще началось — не опишешь в словах,

И откуда взялось столько силы в руках?

Я, как раненый зверь, напоследок чудил:

Выбил окна и дверь и балкон уронил.

Ох, где был я вчера, не найду днём с огнём,

Только помню, что стены с обоями…

И осталось лицо, и побои на нём,

И куда теперь выйти с побоями.

Если правда оно, ну хотя бы на треть,—

Остаётся одно — только лечь, помереть.

Хорошо, что вдова всё смогла пережить,

Пожалела меня и взяла к себе жить.

МИЛИЦЕЙСКИЙ ПРОТОКОЛ

Считай по-нашему, мы выпили немного —

Не вру, ей-Богу. Скажи, Серёга!

И если б водку гнать не из опилок,

То что б нам было с трёх, четырёх… с пяти бутылок?

Вторую пили близ прилавку в закуточке,

Но это были ещё цветочки.

Потом в скверу, где детские грибочки,

Потом не помню — дошёл до точки.

Причём я пил из горлышка, с устатку и не евши,

Но я как стекло был, то есть остекленевши.

А уж когда коляска подкатила,

Тогда у нас было… семьсот на рыло.

Мы, правда, третьего насильно затащили,

Но тут промашка, переборщили.

А что очки товарищу разбили,

Так то портвейном усугубили.

Товарищ первый нам сказал,

Что вы уймитесь, что не буяньте, говорит, что разойдитесь.

Ну, на «разойтись» я, кстати, сразу согласился

И разошёлся, то есть расходился.

Но если я кого ругал, карайте строго —

Но это вряд ли, скажи, Серёга!

А что упал, так то от помутнения,

Орал не с горя, товарищ старшина, — от отупения.

Теперь дозвольте пару слов сказать без протокола.

Чему нас учит, так сказать, семья и школа?

Что жизнь сама таких накажет строго.

Правильно? Тут мы согласны, скажи, Серёга!

Вот он проснётся утром и, конечно, скажет.

Пусть жизнь осудит, пусть нас жизнь накажет.

Так отпустите — вам же легче будет.

Ну, чего возиться, коль жизнь осудит.

Вы не глядите, что Серёга всё кивает.

Он сображает, он всё понимает.

А что молчит, так это он от волнения,

От осознанья, так сказать, и просветления.

Не забирайте, люди, — плачут дома детки.

Ему же в Химки, а мне в Медведки.

Да всё равно, автобусы не ходят,

Метро закрыто, в такси не содют.

Приятно всё же, что нас хоть тут уважают:

Гляди — подвозят, гляди — сажают.

Разбудит утром не петух, прокукарекав,—

Сержант подымет, то есть, как человека.

Нас чуть не с музыкой проводят, как проспимся.

Я рупь заначил, — слышь, Сергей? — опохмелимся.

И всё же, брат, трудна у нас дорога.

Эх, бедолага, ну, спи, Серёга.

У МЕНЯ ЗАПОЙ ОТ ОДИНОЧЕСТВА

У меня запой от одиночества,

По ночам я слышу голоса.

Слышу вдруг — зовут меня по отчеству,

Глянул — чёрт, вот это чудеса.

Чёрт мне корчил рожи и моргал,

А я ему тихонечко сказал:

Я, брат, коньяком напился, вот уж как.

Но ты, наверно, пьёшь денатурат.

Слушай, чёрт, чертяка, чёртик, чёртушка,

Сядь со мной, я очень буду рад.

Да неужели, чёрт возьми, ты трус?

Слезь с плеча, а то перекрещусь.

Чёрт сказал, что он знаком с Борисовым

(Это наш запойный управдом).

Чёрт за обе щёки хлеб уписывал,

Брезговать не стал и коньяком.

Кончился коньяк — не пропадём!

Съездим к трём вокзалам и возьмём.

Я уснул, к вокзалам чёрт мой съездил сам.

Просыпаюсь — снова чёрт. Боюсь.

Или он по новой мне пригрезился,

Или это я ему кажусь.

Чёрт ругнулся матом, а потом

Целоваться лез, вилял хвостом.

Засмеялся я над ним до коликов

И спросил: — Как там у вас в аду

Отношенье к нашим алкоголикам?

Говорят, их жарят на спирту.

Чёрт опять ругнулся и сказал:

Там не тот товарищ правит бал.

Всё кончилось, светлее стало в комнате,

Чёрта я хотел опохмелять.

Но растворился чёрт, как будто в омуте,

Я всё жду, когда придёт опять.

И я не то чтоб чокнутый какой,

Но лучше с чёртом, чем с самим собой.

СКАЗАЛ СЕБЕ Я — БРОСЬ ПИСАТЬ

Сказал себе я — брось писать.

Но руки сами просятся.

Ох, мама моя родная, друзья любимые.

Гляжу, в палате косятся.

Не сплю — боюсь, набросятся.

Ведь рядом психи тихие, неизлечимые.

Бывают психи разные, не буйные, но грязные.

Их лечат, морят голодом, их санитары бьют,

И вот что удивительно — все ходят без смирительной,

И то, что мне приносится, всё психи эти жрут.

Куда там Достоевскому с записками известными,

Увидел бы покойничек, как бьют об двери лбы.

И рассказать бы Гоголю про нашу жизнь убогую,—

Ей-Богу, этот Гоголь бы нам не поверил бы.

Вот это мука, плюнь на них, они ж ведь, суки, буйные.

Всё норовят меня лизнуть, ей-Богу, нету сил.

Вчера в палате номер семь один свихнулся насовсем.

Кричал: «Даёшь Америку!» и санитаров бил.

Я не желаю славы, и пока я в полном здравии.

Рассудок не померк ещё, но это впереди.

Вот главврачиха женщина, пусть тихо, но помешана,

Я говорю: «Сойду с ума». Она мне: «Подожди».

Я жду, но чувствую*, уже хожу по лезвию ножей…

Забыл алфавит, падежей припомнил только два,

И я прошу, мои друзья, чтоб кто из них бы ни был я.