Песни и стихи. Том 2

Один спросил вчера, нет, сегодня… вчера… вчера… — Вы,— говорит, — не знаете, сколько время? — Не знаю, — говорю, — и вам не советую, потому что время — деньги и время — пространство. А вы, — говорю, — паразит. И живёте, небось, по Гринвичу!

У Эйнштейна второй его постулат гласит: скорость света не зависит от скорости движения источника. Проще говоря:

φ = W / C² =W ² / C = φ

f me² / 2 (B)³- 1° ₁₁₁»L~

Это у него. А на практике у космонавтов всё наоборот, и крысы у них мрут даже раньше, чем люди, потому что людям дают по 10 ж, а крысам, мышам и преступникам по 40. Проще говоря:

(W)° — fcx² — 1 = 0

Я стал немного забывать теорию функций, ну да это восстановимо. Врач обещал… Врёт, наверное. Но если не врёт — Господи, когда же ужин?

В кабинет профессора Корнеля, или нет, Расина, тогда ладно.

В кабинет некоего профессора лингвиста-ихтиолога развязной походкой вошёл немолодой уже дельфин. Сел напротив, заложил ногу за ногу, а так как закладывать было нечего, то он сделал вид, что заложил. И произнёс: «Ну-с?!»

— Я вас не вызывал. — Профессор тоже сделал вид, что ничуть не удивлён, но не так-то легко обмануть животное, даже с подозрением на разум.

— Я сказал только «ну-с!»

А дальше вот что. Сегодня дежурный по океанариуму, фамилию забыл, во время кормления нас, во-первых, тухлой рыбой, во-вторых, ругал нецензурно нас — я имел в виду дельфинов — а также других китообразных и даже китов.

— В каких выражениях? — спросил профессор и взял блокнот.

— Уверяю вас, что в самых, самых. Там были и дармоеды, и агенты Тель-Авива, и что самое из самых-самых — неразумные твари.

— Я сейчас распоряжусь, и его строго накажут.

— Не беспокойтесь, он уже наказан, но вы должны были бы попросить извинения за него, ведь вы той же породы и тоже не всегда стеснялись в выражениях! Население требует. Иначе будут последствия!

Только здесь оскорблённый профессор вспомнил, что дельфины ещё не умеют говорить, что работе, конечно, ещё далеко до конца и что — как он это сразу не понял — ведь это сон, переутомление.

— О, Господи. — Он ткнул себя в подбородок хуком слева и закурил сигару.

— Господь не нуждается в том, чтобы его поминали здесь. Ему достаточно наших вздохов и обид. К тому же он сейчас спит. Вот его трезубец. — Здесь дельфин довольно бесцеремонно вытащил изо рта сражённого профессора сигару и закурил, пуская громадные кольца изо рта. После чего произнёс: Фу! Какая гадость, — раздавил сигару, впрочем, нет, давить ему тоже нечем, но он сделал что-то такое, отчего сигара зашипела и перестала существовать.

— А теперь идёмте, — пропищал он тоненьким голосом, именно голосом, на который так не надеялся профессор, — сплюнул, поиграл трезубцем и встал.

Дельфины вообще любят резвиться. Они от людей отличаются добротой, выпрыгивают из воды, улыбаются и играют с детьми дошкольниками. Во всяком случае, так показалось профессору, и он покорно встал на шатающиеся ноги.

А сегодня мне нянечка сказала «красавчика ты нашего» и ещё — что я стал дисциплинированнее самых тихих (помешанных). Хорошо это или плохо? Toubi not toubi — вот в чём вопрос. Пишу латынью, потому английского не знаю, да и не стремился никогда, ведь не на нём разговаривал Ленин, а только Вальтер Скотт и Дарвин, а он был за обезьян.

В 3 ч. 30 мин. ночи один моложавый идиот тихонько сунул мне в бок локтем и сообщил, что трамваи уже не ходят и последний 47 прошёл два часа назад, видимо, развозя кондукторов, работников парка и случайных прохожих. Последний троллейбус, по улицам мчи! И т. д. Эх! Всё-таки замечательная эта штука — жизнь!..

Доктор, я не хочу этого лекарства, от него бывает импотенция! Нет бывает, нет бывает, да бывает же, чёрт возьми. Ну, ладно, в последний раз! Ну зачем опять? Прошу же в руку!

Вчера мне снилась кто-то средняя между Брижит Бордо и Ив Монтаном. Это, наверное, началась нимфомания. Говорят, что Брижит не живёт со своим мужем, потому что не хочет. Грандиозно у них там всё-таки: не хочет, и всё! И не живёт! А здесь попробуй! Нет! И думать нечего! Выйду отсюда — заставят. Они всё могут заставить. Изверги! Немцы в концлагерях, убийцы в белых халатах, эскулапы, лепилы. Гиппократы, и всё. Ах! Если бы не судьба мира! Если бы не это! Если бы!

Шестым чувством своим, всем существом, всем данным Богом Господом нашим разумом уверен я, что нормален. Но, увы. Убедить в этом невозможно, да и стоит ли!

И сказал Господь: «Да восчешутся руки мои, да возложутся на рёбра твои, и сокрушу я их». Так и с недугом будет моим! Мне врач обещал, что к четвергу так и будет.

Все пророки: и Иоанн, и Исаак, и Соломон, и Моисей, и ещё кто-то — правы только в одном, что жив Господь, распнули Его, воксрес Он и ныне здравствует, царство Ему небесное. А всё другое насчёт возлюбления ближнего, подставления щёк под удары оных, а также не забижай, не смотри, не слушай, не дыши, когда не просят и прочая чушь — всё это добавили из устного народного творчества. Да! Вот ещё. Не убий! Это правильно. Не надо убить. Убивать жалко, да и не за что!