Песни мертвого сновидца. Тератограф

Даже когда искаженные структуры стали множиться перед ним, загромождая утерянный горизонт, он продолжит испытывать это чувство — чувство близости с каждой частицей пейзажа, особое знание здешних внутренних пространств и улиц, что сворачивались змеиными кольцами вокруг домов. И здешний подземный, фундаментальный, мир был ему ведом, где, казалось, обрела приют невыразимая жизнь, расцвела цивилизация блуждающего эха и стенающих от тяжести стен. Тем не менее после более тщательного знакомства с пейзажем открывались слепые пятна — лестницы, никуда не ведущие, забранные решетками лифты, одаряющие пассажиров нежданными остановками, тонкие штуртрапы, восходящие в лабиринт шахт, труб, вентилей и иных артерий окаменевшего чудовищного организма.

Ему было также ведомо, что каждый уголок этого разрушенного мира предоставляет ему выбор — пусть даже и такой, который приходилось делать вслепую, в месте, где ни одно последствие четко не обрисовано, где нет очевидной иерархии возможностей. К примеру, перед ним открываются двери комнаты, чей декор так и лучится запустелым спокойствием, что поначалу даже привлекает, а потом его зрение различает в мягких креслах бездвижные и беззвучные фигуры, чья единственная привилегия — смотреть. Поняв, что эти усталые манекены и являются тем самым источником атмосферы неземного покоя, всякий посетитель неминуемо задумается над выбором: остаться здесь или уйти?

С трудом оторвавшись от замкнутого очарования подобных комнат, взгляд его заскользил по улицам явившегося во сне города. Он всматривался в небо поверх остроконечных крыш: там звезды мерцали подобно горячей еще золе на каминных трубах и льнули к чему-то темному и густому, довлеющему над ними, скрадывающему чернильный горизонт по всем сторонам света. Ему почудилось, что иные башни из числа самых высоких стремятся пронзить шпилями проседающую черноту, вытягиваясь в ночь, как бы алкая во что бы то ни стало оторваться от распростершегося внизу мира. Там, на вершине одной из них, вытанцовывали в светлом окне смутные силуэты. Они метались из угла в угол, вжимались в оконное стекло — вырезанные из мрака марионетки, охваченные неким безумным спором.

Сквозь лабиринты улиц несло его видение — неспешно, скользя, словно бы в угоду ленному сквозняку. Затемненные окна отражали лучи причудливых уличных фонарей, а освещенные окна, уподобившись телеэкранам, транслировали странные сцены, исчезающие из виду задолго до того, как их тайный смысл доходил до странствующего сновидца. Минуя все более удаленные пути, он парил над запущенными садами и кривыми калитками, дрейфовал вдоль частокола гниющих пальм, машущих ему длинными листьями, проплывал под мостами, нависшими над беспокойными темными водами.

На углу одной из улиц, где царила необычайная тишь и благодать, он углядел пару фигур, застывших в хрустальном свете яркого фонаря, возвышающегося над стеной из резного камня. Фигуры отбрасывали тени — два столпа абсолютной черноты на освещенном тротуаре: лица им заменяли потускневшие маски коварства и хитроумия. Эти двое, казалось, жили своей жизнью, ничего не ведая о спящем наблюдателе, что желал жить в соседстве с их призрачной сутью, знать их мечты и вечно пребывать в этом месте, ничем не обязанном материальному существованию.

Ни за что он не покинет этот город странных чудес. Никогда.

* * *

Виктор Кирион проснулся от судороги, сведшей руки и ноги, будто вынырнул из холодного и глубокого омута. Он прикрыл глаза на мгновение, в тщетной надежде задержать в голове эйфорическое настроение сна, потом пару раз моргнул. Сквозь маленькое окошко проходил лунный свет, озаряя его вытянутые руки и вцепившиеся в простыни и матрас пальцы. Ослабив захват, он перекатился на спину, нащупал цепочку лампы и потянул на себя. Небольшая, практически без мебели комнатка появилась из тени.

Рывком поднявшись, Виктор пошел к металлической тумбочке. Свет пока еще скорее слепил, чем способствовал ясному видению, и он провел рукой по бледно-серой обложке книги, ощупывая оттиснутые на обложке буквы — те, что еще сохранились: В, С, Т, Н. И вдруг он отдернул руку, так и не дотронувшись до книги, ибо волшебное опьянение увиденным во сне сошло на нет, и ему стало страшно, что невозможно будет возродить его снова.

Откинув грубый ком покрывал, он уселся на кровать, вжав пятки в холодный пол, а локти уперев повыше колен. Волосы и глаза у него были блеклые, цвет лица — определенно нездоровый: цвет туч в пасмурную погоду, цвет долго длящегося воздержания. С единственным окном в комнате его разделяли считаные шаги, но он старался не приближаться к нему, даже не глядеть в его сторону. Он точно знал, что увидит за ним в этот ночной час: высокие здания, широкие дома, темные постройки, россыпь звезд и огней и летаргическое движение людей по улицам внизу.