Песни мертвого сновидца. Тератограф

Порой после этих ночных всплесков я садился в кровати и наблюдал за тем, как неспешно восходит солнце за моим восточным окном. Дни того октября текли песком сквозь пальцы, складываясь в недели, а беспокойство в соседней спальне вдруг начало оказывать странное влияние на мой собственный сон. Вскоре Куинн перестал быть единственным в нашей квартирке, кого донимали кошмары. Волны эйдетического ужаса захлестывали меня во сне, но наутро от них оставалась лишь смутная память.

Но днем мимолетно ухваченные сцены сна вдруг возвращались — на короткий, но яркий срок, будто я открывал по ошибке какую-то запретную дверь, видел что-то, для моих глаз не предназначенное, и спешно ее захлопывал, порождая громкий, постепенно затухающий в сознании звук. В конце концов мой внутренний цензор видений и сам усоп, и я в трудноуловимых подробностях вспомнил один свой сон, каждая сцена которого была окрашена болезненно-кислотными красками.

Мне снилась небольшая публичная библиотека в Нортауне, куда по долгу учебы мне иногда приходилось наведываться. Но во сне том я был не просто посетителем, а одним из менторов — единственным, похоже, кто дежурил в пустом здании. Я просто сидел, благодушно озирая полки с книгами, и убеждал себя, что не бездельничаю, а выполняю пусть рутинную, но от того не менее важную работу. По законам сна долго так продлиться не могло, хотя ситуация уже приобрела оттенок нескончаемости.

Этот статус-кво был нарушен запиской на клочке бумаги, которую я вдруг заприметил на поверхности приведенного в идеальный порядок стола: пошел новый виток сна. Записка оказалась запросом на книгу и была оставлена читателем, чья личность для меня осталась загадкой — ибо я не видел никого, кто мог бы положить ее туда. Моей сновидческой досаде насчет этой бумажки не было предела — вдруг она была там еще до того, как я сел за стол, а я ее взял и упустил? С осознанием возможной провинности пришло несоразмерное беспокойство. Воображаемая угроза неясной природы повисла надо мной. Без промедления я стал набирать номер хранилища, чтобы попросить дежурного доставить книгу… но я был по-настоящему один в этой снящейся мне библиотеке, и никто не ответил на отчаянный призыв самого, казалось мне, неотложного характера. Горение каких-то мнимых сроков повергало меня в экзальтированный ужас, и я, схватив бумажку-запрос, побежал за книгой сам.

По пути мне открылось, что телефонная линия была мертва. Провод, кем-то содранный со стены, лежал на полу этаким потрепанным рабовладельческим хлыстом. Дрожа, я заглянул в бумажку, желая узнать название книги и каталожный номер. Первое не задержалось в моей памяти — но оно почти наверняка было связано с городом (пригородом, если быть точным), где жили мы с Куинном.

Я продолжил бег по нескончаемому коридору, насквозь прошитому бесчисленными узкими проходами меж книжных стеллажей — столь высоких, что, когда я отыскал нужный, мне пришлось карабкаться по огромной приставной лестнице, чтобы добраться до требуемого тома. Вцепившись дрожащими руками в последнюю ступеньку, я принялся искать указанный в бумажке номер — или хотя бы какой-нибудь забытый глиф, что, по логике сна, скрывался за тем набором букв и цифр. Как и номер, найденная в конце концов книга безнадежно стерлась из моей памяти — ее состояние, цвет и размер забылись, когда я миновал барьер между сном и явью. Возможно, я даже выронил ее — но все это было не столь важно.

Куда важнее был маленький черный проем, возникший на месте изъятого с полки тома. Я вгляделся в него, каким-то образом зная, что этим я выполняю часть ритуала, связанного со взятием отсюда книги. Взгляд мой уходил все глубже… и сон вступил в новую фазу.

Там было окно. Или какая-то трещина в стене, затянутая эластичной мембраной, защищающей мир-во-сне, в котором был я, от мира-во-сне по ту сторону стеллажа. Там был какой-то пейзаж — лучшего термина я не подберу: некая живая картина в узкой прямоугольной рамке. Но этот пейзаж не имел земли и неба — этих двух привычных рубежей восприятия: там вообще, по-моему, не было никаких объектов, никаких даже форм жизни, подобных или же не-подобных земным. Просто бесконечное пространство — мера глубины, мера расстояния, ни намека на когерентность. Скорее странная кондиция, нежели странное существование; скорее отсутствие координат — попробуйте ухватить координаты миража или радуги! — чем их наличие. Мой взгляд совершенно точно натыкался на некие элементы, могущие быть отличенными один от другого, но раскрыть суть их взаимодействия было никак нельзя. По сути, я вглядывался в глубину того иллюзорного пятна, что порой возникает где-то на краешке глаза и пропадает, стоит нам повернуть к нему голову, не оставляя даже намека на то, что мы вообще что-то видели.