Песни мертвых соловьев

Дежурство прошло спокойно. Отбдив свое, мы передали вахту Балагану с Сиплым и устроились на отдых в обжитой предшественниками квартире, оказавшейся, к слову, довольно уютной – две просторные комнаты, кухня, санузел, шкафы и серванты, покоробленные перепадом температур, сгнивший диван и кресла, ржавый холодильник, барабан с мотором от стиральной машины в куче жестяной трухи, толстенный слой пыли и затхлый смрадный воздух. Но больше всего меня порадовал телевизор. Раньше я уже видел подобные штуки, обычно небольшие, а этот был просто громадный. Он гордо возвышался на стеклянной тумбе с алюминиевыми опорами, в компании почетного караула из двух колонок по сторонам и одной, здоровенной, снизу. Экран вздулся и пошел волнами, пластик растрескался, стал хрупким, как уголь, мелкое черное крошево осыпалось на пыльное стекло. Телевизор стоял в ногах большой двуспальной кровати, а я лежал на ней, застелив гнилой матрас пологом, и думал – что здесь смотрели полвека назад? В собрании Валета было много старых журналов с телепрограммами. Они пестрели ни о чем не говорящими мне названиями передач и фильмов. А еще там были новости. Любопытно, какие новости показывал экран этого телевизора в канун войны? Тревожные, полные напряжения и зловещих предвестий? Или самые обычные, ничем не примечательные, будничные, которые и новостями-то назвать сложно? Судя по брошенным домам и суматохе на дорогах, пиздец нагрянул без предупреждений. Я встал с кровати и подошел к окну. Высоко. Внизу река, мост вроде уцелел, за рекой россыпь домишек, лес, что-то похожее на промзону… Москвы не видно. А было ли видно взрывы? Пожалуй. До столицы всего двадцать километров – рукой подать. Каково это? Вот живешь-живешь в своей уютной квартирке, просыпаешься каждое утро, чтобы пойти на работу, берешь из холодильника пожрать, наливаешь чаю, садишься перед телевизором, жуя, смотришь хуйню в утренних новостях, и вдруг… А может, счастливый владелец громадного телевизора еще спал, когда все случилось. Спал и видел сны, навеянные безмятежной сытой жизнью. Улыбаясь, терся холеными щеками о накрахмаленную подушку, и вдруг… Что он ощутил, увидев за окном крах привычного мира? Как повел себя, прокумекав, наконец, сонными мозгами суть произошедшего? Впал в прострацию, отчаяние, ярость, рехнулся? Или… обрадовался? Может, он – уставший от монотонной рутины с ее ватными эмоциями – почуял то самое, что сидело в нем очень глубоко, под слоем выдуманных проблем и смехотворных целей. Может, счастливый владелец громадного телевизора ощутил в тот миг, остро, до спазмов и зубной ломоты… жизнь.

– Чего не спишь? – в комнату вошел Ткач, поставил автомат у изголовья, скинул разгрузку с берцами и завалился на кровать.

– Да так, размышляю.

– О чем? – поинтересовался капитан, зевнув.

– Героин, золото… О чем же еще?

– Ложись давай, а то выспаться не успеешь.

Ночью зарядил дождь и лил все утро. Небо чуть прояснилось только к десяти часам. Потоки воды сменились мелкой изморосью. Гейгер – единственный, кого такая погода радовала – сказал, что нам охуенно везет и мы должны благодарить бога за ниспосланную мокроту, прибившую к земле пыль. Двигаться продолжали вдоль дороги, обозначенной Ткачом как «Щелковское шоссе». Балаган молчал, Сиплый жаловался на промокшие ноги и чертову погоду, пророча всем воспаление легких, Гейгер успокаивал его, рисуя альтернативу в образе выхаркивания этих самых легких, забитых радиоактивной пылью.

– А респиратор на что? – парировал медик.

– Проливка надежнее, – отвечал техник. – К тому же… Ты вообще пробовал в респираторе воевать? А я вот под Тамбовом всласть навоевался. И скажу тебе – удовольствия мало. Нормально не продышаться, рожа мокнет, стекляшки запотевают, до соседа в двух метрах не доорешься… А уж если ОЗК напялить – вообще пиздец.

– Напяливал?

– А то. Мобильная сауна, блядь. Часок в нем побегаешь, и два-три кило выжимаешь из тряпок. Если летом, то можно и тепловой удар словить. Но это лучше, чем облучиться.

– Не знаю, не знаю, – поджал губу Сиплый. – Судя по твоим байкам, ОЗК с маской вообще адская хуета. Не видать, не слыхать, не вздохнуть, не перднуть. Да при озвученных раскладах пулю в два счета схлопочешь.

– Есть такой недостаток.

– А на хрена тогда этот ОЗК нужен?

– Ну, обрядившись, не обязательно в перестрелку ввяжешься. Да и лучше пулю, чем дозу. Пуля милосерднее.

– Неужели? Ты, Гейгер, похоже, не встречал паралитиков с перебитым хребтом, которые бревнами лежат обоссаные, обосраные и даже подтереться самостоятельно не могут. Или пускающих слюни «овощей» с пробоиной в черепе, которые радуются, отыскав собственный хер, будто в первый раз его видят. Знаешь, даже если я получу смертельную дозу, то не стану доверяться пуле, благо – выбор имеется. А вот у таких бедолаг выбора уже нет.