Песни над рекой

Шералиев слабо улыбнулся и вышел. На крыльце он остановился. Была уже глубокая ночь. Выкованная из серебра, тяжелая и сияющая луна висела над заставой, над колхозом и над пустой равниной за рекой. В ее пронзительном свете искрилась пряжка на ошейнике лежавшей около крыльца Мушки, а вокруг все было застлано, как снегом, искристым лунным светом. Было необыкновенно тихо, молчали даже напуганные неистовым лунным светом неугомонные колхозные собаки. Лишь на башенке клуба бормотало невнятно, как во сне, радио.

Открылась дверь, выпустив в лунную голубизну теплый желтый свет. Крыльцо пожаловалось скрипуче под тяжелой поступью Кравченко. Он постоял, сунув руки глубоко в карманы, и сказал насмешливо:

— Говоришь, петушиное кукареку утра не делает?

Шералиев молчал. Старший лейтенант резко повторил:

— Я спрашиваю, как насчет петуха?

Шералиев снова промолчал, понурившись. Кравченко стеснительно посопел и вдруг рывком обнял младшего лейтенанта за плечи.

— Адская наша работа, чего уж там. Ты прав, брат! Нелегко в человеке подлеца видеть.

Он поднял к небу бледное от луны лицо и долго смотрел на переливающиеся звезды.

— «И звезда с звездою говорит», — шепотом прочитал он и тихо удивился: — Надо же такое сказать!..

Секретная операция, или Песни о пяти верблюдах, нагруженных трудоднями, и о черном солнце над мужицкими полями

Вот уже четвертый день снова нет новостей из колхоза. Атаев молчал, не делился больше с колхозниками вестями из Улучамлара. А это плохо. Не заметил ли мираб слежку за собой и не притаился ли? Терялся хоть и неясный, а все же след.

Офицеры в этот жаркий день работали на квартире капитана над новой схемой охраны границы. Были обсуждены все вероятные подходы и лазейки нарушителей. Места нарядов были изменены. Высотку 316,9 обложили секретами. Не забыли и нитки в кустах, и волчьи ямы, и капканы. Во время работы старший лейтенант то и дело снимал телефонную трубку и подолгу говорил с границей. Но там было спокойно. В минуты телефонных разговоров капитан уходил в спальню и, склонившись над маленькой белой кроваткой, сам какой-то особенно светлый, легкий, в голубой майке и шелковых пижамных брюках, прислушивался к сладкому чмоканью спящего Кольки. Стыдясь своего счастья, он улыбался виновато и в какой уже раз говорил из спальни офицерам:

— Бросьте вы, товарищи, шептаться, говорите громко. Он теперь проснется, когда есть захочет.

Кравченко, потянувшийся снова к телефону, вздрогнул. Неожиданно запищал зуммер. Вызывала граница. Капитан, сразу очутившийся около телефона, взял трубку. Слушал он молча, а дав отбой, сказал:

— Дурсун направился к Сарыбашу.

Офицеры вскочили, передвигая под руку пистолетные кобуры.

— Младший лейтенант, в дежурку! — приказал капитан. — Два автомата, два бинокля и два маскировочных халата… Стойте! И два индивидуальных пакета. Вечно забываем!

Шералиев убежал. Капитан ушел в спальню и через минуту вернулся одетый в форму, потемневший, потяжелевший.

— Есть кое-какие соображения. Разрешите? — остановил его Кравченко.

— Отложить нельзя?

— Соображения по ходу намеченной операции.

— Давайте. Только побыстрее.

— Я насчет Мушки. Помните, как она в канцелярии бросилась на Атаева? Теперь могу объяснить почему.

— Ну-ну?

— Учим мы наших собак остерегаться табака и перца или не учим?

— Постой, постой!..

— Нарушитель идет через границу — потеет от страху, его след собака сразу берет. Вот и засыпает он свой след…

— Верно, верно! — обрадовался капитан. — У мираба была в руках вязка перца.

— Потому и на Сарыбаше собака его след не взяла! — закричал Кравченко. — Он там своим перцем навонял. Учтите это, когда обкладывать его будете.

— Сегодня все узнаем, Юрка! — успокаивающе тиснул капитан товарища за плечо и выбежал.

Кравченко посопел, поскреб ногтем облупившийся нос и двинулся к двери, но в комнату вошла тяжело дышавшая, видимо, бежавшая жена капитана.

— Секретная операция? — спросила она, подойдя к окну и глядя на уходившего мужа.

— Что вы! — тоненько, беззаботно засмеялся старший лейтенант. — На охоту они пошли, на кабанов.

Клава жалобно улыбнулась, и с этой улыбкой смотрела вслед мужу, пока тот не скрылся за домами. Потом быстро повернулась и ушла в спальню, к сыну.

* * *

День ломался к вечеру, когда Кормилицын и Шералиев вышли с заставы. Небо над головой еще пылало горячей синевой, но на севере оно, зеленое и прозрачное, начало уже остывать.

В тугаях офицеров ждал сержант Волков. Он привел их на место, где камыш был слегка примят. Пахло сырым песком, гниющими растениями, близкой водой. Волков осторожно стволом автомата раздвинул камыш — и блеснула река, сплошь в пушистой ватной пене. На низком противоположном берегу раскинулся в жаркой дремоте, как лихорадочный больной, Улучамлар. Казалось, протяни руку — и дотронешься до его шелудивых стен. Шералиев остро ощутил себя на обрезе родной земли. Еще шаг — и оборвешься, как в пропасть.

— Отсюда и лицо можно будет разглядеть, — сказал Волков. — Не знаю только, можно ли пение услышать.