Песни радости, песни печали

В палатку разрешали заходить по одному. Для сюзереновой дочери не стали делать исключения: стража копьями преградила путь служанке, несмотря на все ее шипение и угрозы. Ладимила была не в силах вступать в какой бы то ни было спор, ей хотелось одного – поскорее добраться до дворца и сменить дорожное платье. Она кротко ответила на все вопросы, и писчий, узнав, кто перед ним, отряхнул руки о портки, присвистнул и, шепнув что-то стражникам, торопливо повел высокородную девицу по особой тропинке. Ладимила постоянно оглядывалась и просила подождать верную прислужницу, но ее спутник бормотал, что прибытие во дворец не терпит отлагательств. Он усадил княжну в высокую повозку с полированными порогами и крышей из дубленой кожи, запряженную тройкой лошадей, и, пообещав, что Добродею пришлют сразу после проверки вместе с сундуками, пожелал доброго дня.

Главный порт Буян-града находился в некотором отдалении от дворца, в низине, отделенной густым массивом дубовой рощи от основного города. Поэтому такой заметный с моря шпиль царского дворца, конусы крепости и изломы крыш других теремов снизу становились невидимыми – их прятали листья деревьев.

Первым, что удивило княжну, была дорога. Аккуратно сложенный булыжник, скрупулезно подогнанный по размеру, составлял витиеватый рисунок. Поездка по ровным срезам камня не сопровождалась привычной тряской, отчего орнаментами мостовых можно было наслаждаться без лишних помех. Между густыми зарослями высоких дубов, сквозь их темную крону пробивались лучи весеннего солнца, причудливо освещая камень мостовой.

Дорога шла вверх, на пригорок, на вершине которого лошади будто нарочно помедлили, словно предупреждая, что в следующий миг путник увидит что-то совершенно особенное, но тут же продолжили путь. Отсюда, с опушки изумрудного леса, открывался поистине блестящий вид на город. Побывавшие здесь не врали: столица была великолепна.

Массивные кованые ворота лязгнули и закрылись за повозкой княжны. Тотчас откуда ни возьмись подле нее оказался немолодой прислужник в кафтане непривычного сиреневого цвета, с ровным пробором темно-русых волос и таким же ровным голосом.

– Княжна Ладимила?

– Все верно, сударь. А вы посланы царевичем помочь мне устроиться в этом чудесном дворце? – Опершись на предложенную Кафтаном руку, княжна вышла из повозки.

– О, для меня это огромная честь! Вас очень ждали. С нетерпением, так сказать! – продолжил прислужник невозмутимым тоном. Казалось, что подвижными на его лице были только брови и глазные яблоки, остальные же части будто были заморожены. – Прошу вас следовать за мной, сударыня!

Галереи комнат с высокими окнами сменялись небольшими закрытыми площадями с колоннадами и балконами над ними. То и дело княжна с ее сиреневым проводником поворачивали в очередные двери и оказывались в новом отсеке царского лабиринта. Запомнить расположение и названия всех государственных Советов, здесь размещенных, не представлялось возможным. «Отчего у людей нет крыльев? – думалось княжне. – Взмыть бы в воздух и посмотреть на дворец сверху – тогда бы стало понятно, как не заплутать в этих стенах».

Ничто в полюшке
Не колышется,
Только грустный напев
Где-то слышится…

Откуда-то издалека доносились звуки хора. День неумолимо шел к закату, хотя диск солнца и катился к линии горизонта по-летнему медленно. То ли по причине послеобеденного времени, то ли еще почему, мало кто попался княжне на пути. «Где же весь дворянский люд? Неужто сидят в такой погожий день в застенках и не выходят на воздух? Или готовятся к празднику какому, а я и не знаю? Иду пыльная, неумытая да нерасчесанная с дороги, а надо к Перуну[7] да Макоши[8] обращаться? Да сколько же можно идти!»

Пастушок-то напевал
Песню дивную;
Он в той песне вспоминал
Свою милую…

Не успела княжна что-либо сказать, как Сиреневый Кафтан остановился перед очередной парой дверей, увитых резными узорами, и спросил:

– Вы готовы, сударыня?

Мила вопрошающе смотрела на прислужника, не зная, что сказать. Готова? К чему готова? Что он хочет услышать? «Нет, сударь, давайте еще покружим по этим галереям, я не нагулялась»? Был бы его голос хоть немного окрашен каким-то тоном, это могло бы дать подсказку – что именно он имел в виду. Возможно, хотел предупредить царскую гостью о том, что ее ожидает невиданная роскошь, поэтому стоит прикрыть глаза, иначе можно ослепнуть? Или размер хором должен был вызвать приступ радостной одышки? Мила так устала, что мечтала лишь о покое, остальное в тот миг не имело ровно никакого значения. Ну и о чарке воды – от длительной ходьбы во рту пересохло.

Как напала на меня
Грусть жестокая;
Изменила, верно, мне
Черноокая.

Пение звучало все отчетливее и ближе. «Видимо, все собрались послушать этот дивный хор, – подумала княжна. – До чего любо поют! Надеюсь, и я смогу послушать, когда придет черед».