Песни русских бардов. Серия 4

Забыл фанатик намертво про кран.

В погоне за открытьем он был слишком воспален,

И вдруг ошибочно нажал на крантик Кокильон.

И закричал безумный, — Да это же коллоид,

Не жидкость это, братцы, коллоидальный газ.

Вот так блеснул в науке, как в небе астероид,

Взорвался и в шипеньи безвременно угас.

И вот так в этом газе и лежит.

Народ его открытьем дорожит.

Но он не мертв, он усыплен,

Разбужен будет он

Через века, дремли пока, великий Кокильон.

А мы, склонив колени, глядим благоговейно,

Таких, как он, немного — четыре на мильон.

Возьмем Ньютона, Бора и старика Эйнштейна,

Вот три великих мужа, четвертый — Кокильон

Мы все живем как будто, но…

Мы все живем как будто, но

Не будоражат нас давно

Ни паровозные свистки,

Ни пароходные гудки,

Иные — те, кому дано,

Стремятся вглубь и видят дно,

Но как навозные жуки

И мелководные мальки.

А рядом случаи летают, словно пули,

Шальные, запоздалые, слепые, на излете.

Одни под них подставиться рискнули,

И сразу — кто в могиле, кто в почете.

Другие не заметили, а мы — так увернулись,

Нарочно, по примете, на правую споткнулись

Средь суеты и кутерьмы,

Ах, как давно мы не прямы:

То гнемся бить поклоны впрок,

А то завязывать шнурок.

Стремимся вдаль проникнуть мы,

Но даже светлые умы

Все излагают между строк —

У них расчет на долгий срок.

Стремимся мы подняться ввысь,

И думы наши поднялись,

И там парят они легки,

Свободны, вечны, высоки.

И так нам захотелось ввысь,

Что мы вчера перепились,

И горьким думам вопреки

Мы ели сладкие куски.

Открытым словом без ключа

Навзрыд об ужасах крича,

№ 1 вскрыть хотим подвал чумной,

Рискуя даже головой,

И трезво, а не сгоряча

Мы рубим прошлое сплеча,

Но бьем расслабленной рукой,

Холодной, дряблой, никакой. Приятно сбросить гору с плеч

И все на Божий суд извлечь,

И руку выпростать, дрожа,

И показать — в ней нет ножа.

Не опасаясь, что картечь

И безоружных будет сечь.

Но нас, железных, точит ржа

И психология ужа.

А рядом случаи летают, словно пули,

Шальные, запоздалые, слепые, на излете.

Одни под них подставиться рискнули

И сразу — кто в могиле, кто в почете

Другие не заметили, а мы — так увернулись,

Нарочно, по примете ли на правую споткнулись.

Всему на свете приходят сроки…

Всему на свете приходят сроки,

А соль морская въедлива, как черт.

Два мрачных судна стояли в доке,

Стояли рядом, просто к борту борт.

Та, что поменьше, вбок кривила трубы

И пожимала баком и кормой:

Какого- типа этот тип, какой он грубый,

Корявый, ржавый, просто никакой.

В упор не видели друг друга оба судна

И ненавидели друг друга обоюдно.

Он в аварийном был состояньи,

Но и она не новая отнюдь,

Так что увидишь на расстояньи —

С испуга можно взять и затонуть.

Тот, что побольше, мерз от отвращенья,

Хоть был железный малый с крепким дном.

Все двадцать тысяч водоизмещенья

От возмущенья содрогались в нем.

И так обидели друг друга оба судна,

Что ненавидели друг друга обоюдно.

Прошли недели, их подлатали,

По ржавым швам шпаклевщики прошлись,

И ватерлинией вдоль талий

Перевязали корабли.

И медь надраили, и краску наложили,

Пар развели, в салонах свет зажгли,

И палубы и плечи распрямили

К концу ремонта эти корабли.

И в гладкий борт узрели оба судна,

Что так похорошели обоюдно.

Тот, что побольше, той, что поменьше,

Сказал, вздохнув, — Мы оба неправы.

Я никогда не видел женщин

И кораблей, прекраснее, чем вы.

Та, что поменьше, в том же состояньи

Шепнула, что и он неотразим.

Большое видится, говорит, на расстояньи,

Но лучше, если все-таки вблизи.

Кругом конструкции толпились, было людно,

И оба судна объяснились обоюдно.

Хотя какой-то портовый дока

Их приписал не в тот же самый порт,

Два корабля так и ушли из дока,

Как и стояли, вместе к борту борт.

До горизонта шли в молчаньи рядом,

Не подчиняясь ни теченьям, ни рулям,

Махала ласково ремонтная бригада

Двум не желающим расстаться кораблям.

Что с ними, может быть, взбесились оба судна

А может попросту влюбились обоюдно.

Был развеселый розовый восход…

Был развеселый розовый восход,

И плыл корабль навстречу передрягам,

И юнга вышел в первый свой поход

Под флибустьерским черепастым флагом.

Накренившись к воде, парусами шурша,

Гриф двухмачтовый лег в развороте,

А у юнги от счастья качалась душа,

Как пеньковые ванты на гроте.

И душу нежную под грубой робой пряча,

Суровый шкипер дал ему совет,

— Будь джентльменом, если есть удача,

А без удачи джентльменов нет.

И плавал бриг туда, куда хотел,

Встречался, с кем судьба его сводила,

Ломая кости веслам каравелл,

Когда до абордажа доходило.

Был однажды богатой добычи дележ,

И пираты бесились и выли.

Юнга вдруг побледнел и схватился за нож,

Потому что его обделили.

Стояла девушка, не прячась и не плача,

И юнга вспомнил шкиперский завет

Быть джентльменом, если есть удача,

А нет удачи — джентльменов нет.

И видел он, что капитан молчал,

Не пробуя сдержать кровавой свары,

И ран глубоких он не замечал,

И наносил ответные удары.

Только ей показалось, что с юнгой беда,

А другого она не хотела.

Перекинулась за борт, и скрыла вода

Золотистое смуглое тело.

И прямо в грудь себе, пиратов озадачив,

Он разрядил горячий пистолет.

Он был последний джентльмен удачи,