Песни с волками (СИ)

  Она, кажется, отбивалась. Кажется, вырывалась. Кажется, что-то торопливо говорила, захлёбываясь слезами. Он всё равно не слушал и не слышал. В голове стоял неумолчный гул, а тело только рвалось к этому тонкому телу, обжигавшему его ладони. И лишь когда она вдруг обмякла в его безжалостных руках, будто неживая, он наконец опомнился, хватая ртом воздух и даже застонал.

  Кое-как усадив женщину на неудобный табурет, Тимурханов неловко набрал в ладонь воды из-под крана и плеснул ей в бледное лицо, глядя, как медленно раскрываются ещё ничего не понимающие глаза.

  - Ну теперь-то хоть уедешь? - спросил хрипло и безнадёжно вместо извинений, вместо оправданий.

  Не отводя от него взгляда, она молча помотала головой.

  * * *

  Видя, как Татка разделывает побагровевшего полпреда на тонкие ломтики, Тимурханов с весёлым сочувствием к высокопоставленному лицу вспомнил ту давнишнюю пресс-конференцию, на которой ему самому досталось от острого язычка этой рыжей ведьмы.

  - Вы не обижайтесь только на меня, Иван Филиппович, - закончив разделку, произнесла она вдруг дрогнувшим голосом, и полпред удивлённо моргнул. - Знаете, если бы вы свою кандидатуру на пост президента России выдвинули, я б за вас первая проголосовала!

  - Позвольте спросить, почему? - опомнившись, поинтересовался полпред, и всхохотнувшие было журналисты снова притихли.

  - А потому что вы перед теми женщинами, матерями... после теракта... на колени встали, - глухо отозвалась Татьяна. - И я вам за это, Иван Филиппович, до земли поклонюсь.

  И впрямь низко поклонилась, коснувшись пальцами затоптанного пола.

  Корреспонденты вновь зашушукались.

  Полпред хрипловато откашлялся.

  - Воспитание по Макаренко... - обречённо пробормотал Тимурханов, потирая затылок. - Методом взрыва... Вот же чёртова баба...

  И с упавшим сердцем увидел, как завороженно провожает Татьяну глазами высокопоставленное лицо.

  * * *

  - Что делаешь? - Тимурханов редко когда до такой степени не знал, как сказать то, что собирался сказать.

  - Беслан Алиевич... - недоумённо и сонно отозвалась Татьяна, - сегодня номер сдавали... прессуха ещё... час ночи... что я могу делать? Сплю. Нужно что-то?

  - Нужно, - он прикрыл глаза, отчаянно злясь на себя. - Умоешься, приведёшь себя в порядок, оденешься... - он откашлялся, - понарядней. Малхаз за тобой заедет.

  Молчание в трубке навалилось камнем.

  - И?

  - И споёшь полпреду! В ресторане. - Тимурханов обозлился ещё больше. - Довыступалась сегодня? Ещё выступишь! Поняла?

  - Поняла! - Её голос зазвенел. - И играть в эти ваши игрушки не буду!

  - Будешь как миленькая! - обрезал Тимурханов.

  - Как же! Ждите!

  Гудки...

  - И подожду! - скрипнув зубами, он повернулся к Малхазу.- Сейчас поедешь и привезёшь её. Прямо сюда!

  - Бес... она же отказалась! - процедил Малхаз, глядя на него исподлобья.

  Ресторан был полон. И за столом полпреда, кроме него самого, сидел внимательно слушавший Султан, по лицу которого бродила кривая усмешка.

  - Ты глухой? - поинтересовался Тимурханов, прищурившись.

  - Она не поедет, - Малхаз катнул желваками на скулах, но, опустив глаза под его взглядом, повернулся и скрылся в дверях.

  Полпред опрокинул очередную рюмку коньяка. Султан поигрывал вилкой и ножом, всё так же криво усмехаясь.

  И по тому, как вдруг разом стих привычный ресторанный гул, даже не поворачиваясь к дверям, Тимурханов понял - приехала.

  Босая.

  В чёрном свитере Малхаза, доходившем почти до подола её ночной сорочки.

  Встрёпанная рыжая грива прядями падала на глаза, полыхавшие нестерпимым зелёным огнём.

  Полпред медленно поднялся, машинально застёгивая ворот рубашки.

  Встал и Султан.

  Не глядя на него, не глядя ни на кого, она прошла прямо к эстраде, на которой зажигало цыганское трио, властно протянула руку. Черноголовый солист в алой переливчатой рубахе, как завороженный, отдал ей свою гитару. Тряхнув копной волос, она провела пальцами по струнам, одобрительно кивнула просиявшему цыгану. И... без микрофона, в полный голос, уже в совершеннейшей тишине...

  - Са ромалэ пхучэла

  Бубамара - сосэ ачхэла,

  Дэвла, дэвла, вачар лэ,

  Бубамара тукэ потчинэл...

  Эй, ромалэн ашунэн,

  Эй, чхаворэн гуглэ зуралэн,

  Бубамара чхайори,

  Баро гырга вой си оджили...

  Джинджи-ринджи, бубамара,

  Цхэлийе, жужийе, хайдэ море хой ромэса...

  Оборвала песню на полуслове и так же резко, одним движением вскинутой руки, оборвала загомонивших было цыган:

  - Не цыганка я, пхэнори. Гаджинка... Подпойте лучше. Видите, вон баре, - ледяной взгляд обжёг Тимурханова, - песен моих желают!

  Тимурханов не желал ничего, кроме как провалиться сквозь натёртый паркет ресторана. Немедля.

  - ...Песен, ещё ненаписанных, сколько?

  Скажи, кукушка, пропой!

  В городе мне жить, или на выселках,

  Камнем лежать или гореть звездой?

  Солнце моё, взгляни на меня...

  Глядел на неё весь зал. Глазел, забыв обо всём. А её взгляд не отрывался от них, застывших возле стола полпреда.

  - ...Кто пойдёт по следу одинокому?

  Сильные да смелые головы сложили в поле - в бою!

  Мало кто остался в светлой памяти,

  В трезвом уме да с твёрдой рукой - в строю...

  Краем глаза он увидел, как стиснул кулаки Султан.

  - ...Моя ладонь превратилась в кулак.

  И если есть порох - дай огня!