Песни/Танцы

Я проснулся в темноте. Темнота была непроницаемая и гулко вибрировала тишиной. О такой говорят – тишина звенящая. Почему? Не знаю. Впрочем, один звук все-таки вторгался в нее – сопение спящего человека. Это был Паша.

Отчего я проснулся? Непонятно. Я просто открыл глаза, и сон слетел с меня как сухие листья с засохшего дерева. Попытка уснуть заново была бы загодя безуспешна. Поэтому я потянулся и встал с дивана, на котором лежал, диван ответил мне скрипом распрямляющихся пружин. Неподалеку в разложенном кресле-кровати посапывал Паша, его свернувшийся в позу эмбриона силуэт угадывался в темноте.

Я тихо вышел из комнаты, стараясь не разбудить Пашу. В квартире было темно и тихо, Серега и Оля тоже спали, в другой комнате. Я пошел на кухню.

Включил свет и сел за стол. На столе стояли пустые бутылки из-под вина и две пепельницы, забитые окурками. Я убрал бутылки на пол и вытряхнул пепельницы в мусорное ведро. Затем нашел сигареты и закурил.

На холодильнике стояли электронные часы, цифры на табло матово мерцали, показывая время: четыре часа семнадцать минут. Я прикинул, сколько времени оставалось до рассвета, если верить часам. По моим выкладкам выходило около полутора часов. И, тем не менее, пока что на дворе была ночь, за окном сгустилась темнота без малейших намеков на проблески солнечного света.

Несмотря на то, что я поспал два с небольшим часа, – мы легли спать далеко за полночь – я был на удивление бодр. По крайней мере, спать не хотелось совершенно. Возможно, короткий сон начинал входить в привычку, хотя и до этой поездки я не был человеком, спящим до полудня даже по выходным.

В раннем подъеме были свои преимущества и свои недостатки. Рассуждать о них не хотелось. В любом случае мне предстояло чем-то себя занять до того момента, как проснутся мои друзья.

Я сделал затяжку и еще раз посмотрел на холодильник. Часы моргнули и показали новую цифру: четыре восемнадцать. На дверце были наклеены сувенирные магниты с видами Пекина, Амстердама и Парижа. Видимо, Серега с Олей привезли их из туристических поездок.

Я подумал о том, что сам я за весь последний год совершил одну единственную поездку – вот эту самую, в Москву. О загранице я и не мечтал. И дело было вовсе не в деньгах, как могло бы показаться, а в том, что круг, в котором я замкнулся и которому теперь всецело принадлежал, не позволял мне покидать его пределы.

Какая разница – Урюпинск или Рио-де-Жанейро? Мы всюду оставались собой – никчемными убийцами, охотящимися на самих же себя. Житейское болото постепенно засасывало меня, погребая в своей теплой податливой плоти.

Эти мысли были столь же неприятны, сколь и правдивы. Истина больно жгла, оставляя химический ожог внутри. Неужели я становлюсь неудачником, который закапывает все свои таланты и возможности, хоронит свое эго в гниющей жиже рутины? Получалось, что так.

В этот момент захотелось сжать кулаки до отчаянного хруста в костяшках, прикусить губу до появления железного привкуса крови во рту, зажмуриться так, чтобы слезы брызнули из глаз. Почему? Почему мы не можем разорвать круг? Почему в мире изобилия мы – неизменно нищие и непоправимо беспомощные?

Из оцепенения меня вывел небольшой шум в глубине квартиры. Негромко хлопнула дверь, затем послышались шаги. На кухне появился Серега в трусах. Вид у него был заспанный.

– Чего не спишь? – спросил он.

– Не хочу. А ты?

– То же самое.

Он сел на табуретку напротив меня и выудил сигарету из пачки, лежавшей на столе. Я прикурил ему от своей зажигалки.

– Выпить у нас ничего не осталось? – спросил Серега.

– Нет. Всюду сухо, как в пустыне.

– Тоска…

– Спать надо потому что.

– Сам-то…

Я стряхнул пепел в пепельницу. Посмотрел на Серегу. Передо мной был тот же человек, что я когда-то знал, абсолютно тот же. Панк. Ага, так его все и называли. По стилю музыки, которую он слушал.

– Как в Париже? – спросил я и кивнул на магнит на дверце холодильника.

– А никак. Париж как Париж, город с картинки. Я всю дорогу пьяный там был, мало что помню.

Действительно тот же Панк, что и много лет назад. Хоть что-то в этом мире постоянно. Я улыбнулся.

– Жаль, что выпить ничего не осталось…

– Ты ж сам говорил, что считаешь бессмысленный занятием держать домашний бар.

Серега Панк вздохнул:

– Говорил. Бессмысленно.

Он затянулся.

– Пойдем – сходим?

– Куда?

– Ясное дело – куда. В магазин.

– По ночам же не продают спиртное, соответствующий закон не так давно приняли…

– Это депутаты его приняли, а людям как-то дальше жить надо. Поэтому все продают, для хороших людей однозначно… пойдем.

– Ну, тогда пойдем, – согласился я.

Мы докурили и собрались – главным образом Серега, потому что я был одет. Тихо, стараясь не разбудить ни Олю, ни Пашу, покинули квартиру. В молчании спустились по лестнице и вышли на улицу.

На улице было темно и прохладно, пахло сыростью. В просвете за домами с восточной стороны в густой темноте брезжил узкий клиновидный просвет, из которого сочилось пока слабое желтоватое свечение, как сукровица из неглубокой ранки. До рассвета оставалось совсем немного, но пока на улицах безраздельно властвовала ночь.