Песни/Танцы

 Риторический вопрос. Что называется не в бровь, а в глаз. Конечно, я мог бы дать ей более-менее развернутый ответ, но вряд ли она бы поняла. Я промолчал.

 - Мы с тобой, кстати, из одного города… - как бы ненароком сказала лейтенант.

 - Да? Бывает… – Тоже мне землячка нашлась.

 - Чего тебе власть-то нынешняя сделала? Все возможности есть, живи себе – не хочу… – она, видимо, решила залезть ко мне в душу, раз уж мы по случайности родились в одном месте. Со мной такое не пройдет. Не того я сорта.

 - А вы чего родину-то покинули? – задал я ей ответный вопрос.

 На этот раз пришла ее очередь промолчать. Мой вопрос тоже был из разряда риторических.

 - Работу там не найти? – решил подсказать я ей верный ответ. – Или сразу правильный смысл жизни? Не хочется детей растить в загибающейся провинции? Или что?..

 Продолжать этот ряд можно было бесконечно долго, но я не стал, пожалел ее. Рыба ищет где глубже, а человек – где лучше. Она тоже сбежала оттуда однажды, а теперь заблудилась в лабиринте. Живет сегодняшним днем. Снимает квартиру или вообще комнату в коммуналке поблизости, с соседями-мигрантами или же алкоголиками, в редкие выходные ходит по торговым центрам и думает, что проводит время, а на самом деле просто прожигает его; в жизненных планах ее предсказуемо значится квартира, купленная в ипотеку и достаточно безвкусно обставленная мебелью из ИКЕИ, да, может, еще недорогой корейский автомобильчик небольших габаритов – этакий дамский вариант. В общем, стандартный набор приезжей девушки, изо всех сил старающейся стать местной, но неизменно остающейся в категории «понаехавших».

 - Давай подписывай там, где галочки стоят, - по тому, как резко всякая любезность слетела с ее лица, я понял, что попал в точку. Причем в болевую.

 - Ага, сейчас. – Я поставил свои автографы в протоколе. – Когда нас отпустят-то?

 - До суда не отпустят…

 Вот такие расклады. Твое право на правду заканчивается там, где начинается их право на «пресечение незаконных действий». Я вспоминаю фразу из читанного еще до армии Савинкова – русского революционера начала двадцатого века: «Это виселица. Это закон». С тех пор ничего не изменилось. Разве что появилась немного кривая интернетовская шутка в виде перефразированных слов президента: «Не нравится мой ОМОН – идите в мой суд»…

 - И когда суд?

 - Это не раньше утра. Иди, зови своих подельников.

 - Ага, конечно. Вы им повестку пришлите – в коридор.

 - Тоже мне шутник нашелся. Не хочешь – не зови, сама вызову.

 Парней я все-таки сам позвал. Пусть сидит девчонка-лейтенант, чего уж там… В конце концов это не она виновата, что лабиринт враждебной реальности не оставил ей никаких альтернатив.

 Первым пошел Глеб, за ним Быра. Пока они отсутствовали, я познакомился с лысоватым, его звали Вадим, он оказался членом одной из оппозиционных либеральных партий. Мы немного обсудили прошедшие выборы, наши собственные перспективы в отделении, поспорили, когда всех нас отвезут в суд. Седой больше не плакал, но как-то совсем сник. Вадим сказал, что к нему приехала жена, но ее не пускают в отделение. Мужику можно было только посочувствовать – повезло же ему оказаться не в то время не в том месте...

 После Глеба и Быры вызвали Вадима, а затем Седого. Когда оформление было окончено, появился какой-то новый майор в сопровождение штатского и девушки-лейтенанта. Нас повели в камеру предварительного задержания, где, по всей видимости, нам предстояло провести ночь.

 И вот тут Седому стало совсем худо. Он внезапно оступился, схватился за сердце и осел на пол. По его лицу, приобретшему землистый оттенок, катились крупные капли пота. Все застыли в оцепенении.

 - Вызывайте скорую, ему, похоже, плохо! - первым пришел в себя Вадим.

 Майор матерно выругался.

 - Что с тобой, мужик? – тот, который был в штатском, склонился над Седым.

 - Да сердце у него по ходу, скорую вызывайте! - в один голос поддержали мы Вадима.

 - Сейчас… - на наш призыв в итоге откликнулась только девушка-лейтенант, которая побежала в дежурку.

 Когда она исчезла за дверью, штатский сказал нам:

 - Чего стоите? Поднимайте своего товарища-революционера.

 Они с майором так и остались безучастно стоять, пока мы вчетвером помогали Седому подниматься с пола и усаживали его на скамейку. В это время вернулась лейтенант с кружкой воды и дала Седому попить.

 - Товарищ майор, - обратилась она к старшему по званию, - скорая будет через пятнадцать минут.

 - Ну, тогда следите за ним тут, а этих, - он указал на нас, - в камеру.

 В итоге нас увели в стеклянный «аквариум» камеры предварительного заключения, заставив снять ремни и шнурки и забрав часы с мобильными телефонами – «для нашей же безопасности» - Седой же остался на скамейке в коридоре. Минут через двадцать-двадцать пять мимо «аквариума» прошествовала бригада скорой помощи. Еще через десять минут они прошли в обратную сторону, сопровождая немного оклемавшегося Седого.

 - Отмаялся, бедолага, - сказал Глеб.

 - Не ходите, дети, в Африку гулять…

 - В Африке гориллы, злые крокодилы…

 - …И гадкий, нехороший, жадный Бармалей! Никого не напоминает?

 Мы засмеялись. Ночка предстояла веселая.