Отбросил лист, бесшумно пролетел коридор, лёгкий щелчок замка – и он на лестничной клетке. На этаж ниже, ещё ниже, и ещё ниже, и ещё… Не бывает столько этажей, а лестница всё не кончается. Но вот уж дурманят густые травы – таких в мире Яви не сыскать.
– Раз позвала, иду.
Четвёртый виток. Корни
В Ирий-Рай ворота серебряные, не открыть их ни одним ключом, только сердцем чистым. Птица перелетит через них легко, сядет на ветвь, отдохнёт от дел, нектара напьётся, с миром без времени, без печали всем естеством сольётся, сил насобирает на новые песни. Птицы вещие Гамаюн да Алконост, ох, а Рарог спит пока, в мир не спешит. Ты, Алконост, весть на заре принесёшь ли? Скоро, скоро придёт час, а пока песни Сирин придётся выслушать. Прекрасна она, строга она, не дрогнет, не пожалеет – мрачное послание донесёт, не исказит. Но ты, Алконост, приходи на заре, и по твоей песне душа истосковалась. А Рарог пусть спит пока.
Лель да Леля под деревьями бродят, на лёгких одеждах весенние ветры несут. Лель смотрит в озёрную гладь, а видит красную девицу, всё глаз не отведёт.
– Что ж, брат, залюбовался?
– Возлюбленная моя.
– Ох, рассмешил! Сколько их?
– Одна-единственная.
– Да неужто?
– Сила одна, да по многим разбросана.
– Ох и хитёр ты, брат, нет тебе веры.
Улыбнулись Вещие птицы.
Не успевала утихнуть последняя строка – вдалеке уже звучала первая:
Был ли это голос из глубины леса, или птицы пели как люди, или шелест листьев так складно превращался в слова?.. А может, это звуки и запахи навеяли песню, и на самом деле она лилась изнутри? Ксюша не знала, но повторяла, словно зачарованная:
– Слепит солнце, и ветер несёт новый круг…
Однажды, с первой оттепелью, она вышла на крыльцо в предвкушении радости. Сейчас весенние лучи согреют руки, погладят щёки, печали спрячутся в шкафу вместе с надоевшим пуховиком, а цветастый шёлковый шарф обнимет ласково: он как беззаботный молодой поэт, с ним не загрустишь. Рукам и щекам стало тепло, но вот радость не спешила. Что-то сжалось внутри, заболело. Ксюше сделалось то ли печально, то ли страшно… Но отчего? Тогда она не смогла разобраться в чувствах, а вместо этого поссорилась с родителями, сёстрами, братом – с каждым по очереди, но не понимала, что с ней не так.
Сейчас она шла и ощущала, как узел внутри развязывается, как отпускает и уходит тяжесть. Вот что не давало ей покоя: круговорот, по которому её когда-то запустила неведомая сила. Солнце ходило по кругу, всё вроде бы и менялось, но на самом деле оставалось на своих местах. Приходилось подчиняться этому ритму – замирать, потом оттаивать, любить и мечтать, потом снова замирать и прятаться.
Ксюша шла и тихо пела. Пара липучих травинок обвились вокруг лодыжек, да так и остались, как браслеты. Она не решалась поднять глаза, потому что знала: что-то происходит вокруг. Ей придётся посмотреть, столкнуться лицом к лицу, но не сейчас, не сейчас… Сейчас.
Деревья принимали очертания людей, как тогда, на поляне. Молча наблюдали за ней, но вдруг маленькая сухонькая старушка заговорила.
– Девчонкой я часто сидела у реки и смотрела на воду, на отражение звёзд. А вдруг есть там какое волшебство, нам непонятное? Но жизнь всё по-своему расставила, согнула, и глаз на небо не поднять. Много слёз пролила и по живым, и по мёртвым… Но ничего, оно и ладно. И радости бывали, не без них.
– Дом в войну был разрушен, да так и остался недостроенным, – вторил ей мужчина помоложе, с аккуратной седой бородой. – Дети ушли, а некоторые и не родились… Кому-то придётся доживать, достраивать.
– А у нас Мурка пятерых котят принесла, – прозвенел детский голос. – Всех пришлось утопить. Девать-то некуда. Взрослые так сказали.
Девочку обнимал за плечи юноша постарше. Он молчал, смотрел хмуро. Ожившее лицо мальчишек со старых фото, с прозрачным взглядом и вечно нахмуренными бровями: они не ждали от судьбы щедрых подарков. Мужчины, женщины, больше старики, но много и молодых, даже совсем крохи, – все устремили на Ксюшу взоры, нигде от них не спрятаться. У неё кружилась голова.
– Была молодой, не думала сильно, оно само вышло, а потом с детками так и не сложилось.
Это звучал голос женщины со строгим, но полным печали взглядом. На её блузе серебрились круглые пуговицы, они шли вверх по кружевному вороту до самого подбородка. В крепко собранных волосах серебрилась проседь. Смени ей наряд, убери груз прожитых лет из взгляда, распусти волосы и разгладь морщины – получится Надя.