Песни, запрещенные в СССР

Давняя знакомая семьи Агафоновых Т. И. Чернышева приводила в воспоминаниях о встрече с совсем еще молодым исполнителем интересный эпизод:

«Однажды Валерий приехал к нам в Москву, переночевал, а затем отправился куда-то по делам. К вечеру он вернулся с большой стопкой нот и очень довольный. Оказывается, он ездил куда-то за город в подмосковную дачную местность, где жила когда-то знаменитая, но почти забытая исполнительница старинных русских романсов. К сожалению, я не помню, кто именно и когда это было. Возможно, это была Тамара Церетели или Изабелла Юрьева, а может, еще кто-то такого же ранга. Скорее всего, это было в конце семидесятых годов. Валерию каким-то чудом удалось узнать ее адрес, и он с трепетом душевным отправился к ней. О своей встрече с этой знаменитостью Валерий рассказал следующее. Он нашел ее дом. Это было одноэтажное деревянное строение с палисадником под окнами. Поднялся на крыльцо и постучал в дверь. Вскоре вышла пожилая женщина, по-видимому, домработница, и спросила, что ему надо. Валерий назвал себя, сказал, что он исполнитель романсов и страстный поклонник знаменитой певицы и что он хочет ее увидеть. Но женщина ответила, что хозяйка посетителей не принимает. Тогда Валерий сел на лавочку против окон заветного дома и запел романс: “Милая, ты услышь меня, под окном стою я с гитарою…” И она его услышала и пригласила в дом. Там Валерий сумел полностью ее обаять. Он рассказал о себе, что-то спросил у нее и пел, пел. Она стала вспоминать свою молодость и тоже петь разные романсы и, наконец, исполнила романс, в котором есть такие слова (привожу по памяти, не совсем точно): “…ты несмелый такой, так целуй, черт с тобой, черт с тобой”. А перед расставанием подарила Валерию ноты романсов».

Вернувшись в Питер, Валерий Агафонов стал петь в валютном баре гостиницы «Астория».

Друг юности певца известный бард и писатель Борис Алмазов в книге «мемуаров под гитару» рассказывает:

«Валерий — сложный человек, и рядом с ним было непросто. Но вот он брал гитару, прикрывал свои огромные, словно с иконописного лика, глаза — и рождалось то главное, ради чего он жил, ради чего ему многое прощали близкие и друзья и все те, кто был готов следовать за его голосом на край света.

У него делалось другое лицо, стирались черты повседневности — и являлась душа. Кончалась песня, и все возвращалось: и гримасы, и анекдоты, и босяцкая неустроенность, и безалаберность, смягчалось это только его бескорыстием и добротой. Все, кто знал Валерия, мирились с его недостатками, зная, что они не главное: главное — минуты восторга, какие он умеет дарить своим пением, когда его голосом говорит Бог.

Директор ресторана гостиницы “Астория” вспоминала: