Песня блистающей химеры

— Ты с ней в одном кабинете... Дружба не дружба — контакт. Но лучше все-таки не здесь... Купи тортик, зайди домой, чаю попейте... Да она сама сто раз собиралась уйти! Она эту газету ненавидит! — Тит пробормотал еще что- то, довольно невнятно, а потом закричал в сердцах: — Ты что, не понимаешь? У меня как прихватит сердце, мне конец! — и протянул ей деньги — на тортик.

Маша стояла в булочной и разглядывала торты. Настроение у нее было ужасное.

Когда Таня Седова родила сына, брат уже работал в научной лаборатории при заводе. Он был собранный, аккуратный, подтянутый человек и хороший работник, но даже при таких качествах на собственную квартиру мог рассчи­тывать лет эдак через двадцать. Так что, чтобы обеспечить счастливую жизнь своему любимцу, родители пошли на жертву и разменяли свою квартиру на две. Лучшую они отдали брату, а сами пошли в маленькую двухкомнатную распашонку.

Впрочем, счастливая жизнь у брата все равно не получилась. Через год Таня Седова снова ушла к Рериху, который тоже уже развелся, и все оставила брату. Наверное, она пожалела об этом, когда Рерих ушел и от нее к какой-то юной первокурснице. Но было уже поздно.

В крошечной распашонке, куда Маша перебралась вместе с родителями, ей негде было приткнуться, и как только пошла на работу, она сняла комнату у одной старушки, доброй и вполне безобидной, разве что любознательной. Так что, когда Маша уходила, старушка могла зайти в ее комнату, рыться в вещах и даже читать ее письма. Вот и теперь, когда Маша ненадолго забе­жала домой чуть-чуть раньше обычного, она столкнулась со старушкой, выходящей из ее комнаты. К переживанию по поводу объяснения с Пигалевой добавилась еще и эта мелкая досада. Бывает, что неприятности совпадают, как бы притягивая друг друга.

Итак, Маша стояла в булочной и разглядывала торты. Денег Тита хватило бы на самый лучший или большой набор пирожных, но это показалось ей неуместным, и она выбрала скромный тортик без лишних украшений.

Пигалева делила большую двухкомнатную квартиру с пожилой коррек­торшей издательства художественной литературы. Там были высокие потолки и толстые стены — они друг другу не мешали. Она сама встретила Машу в прихожей и нарочито закашлялась — ведь в тот день она не пришла на рабо­ту. Пигалева была в полосатых гетрах и какой-то зачуханной, обвисшей кофте неопределенного цвета. Вид у нее был довольно измученный.

Машу Александрову она не любила. Непонятно за что. Может, за то, что она моложе, симпатичнее, легко пишет, тогда как Пигалева, такая бойкая на язык, когда дело касалось бумаги, тянула из себя слова, как будто они там у нее внутри к чему-то привязаны. Кто знает, за что она не любила Машу Александрову. В редакции она всегда ее поддразнивала — «Шла Маша по шоссе и сосала сушку» или « Пошла девочка Маша в темный лес и встретила трех медведей...» И при этом сама смеялась. Маша же не находила в этом ничего смешного.

Возможно, Пигалева вообще никого не любила.

Пигалева молча взяла тортик и завела Машу в свою комнату — боль­шую и просторную, хоть и заставленную массивной старой мебелью. Тор­тик она положила на тумбочку, села в кресло и закурила тонкую папироску. Она даже не предложила Маше сесть, и Маша, после секундного замеша­тельства, села сама.

— Как вы себя чувствуете? — спросила, наконец, Маша.

— Спасибо, не очень, — сказала Пигалева и снова закашлялась.

Опять замолчали.

— Что ж, подлец, сам не пришел? — вскричала вдруг Пигалева, лицо ее залилось краской.

Конечно, она все уже знала — ведь в каждой организации есть глаза и уши.

— Подлец, подлец, — это было сказано уже спокойнее, но непримиримее, голова ее тряслась. — Приспособленец!

Маша старалась не смотреть на Пигалеву, взгляд ее просто скользил по мебели и стенам. И тут она заметила что-то удивительное — стол, тумбочка, телевизор, кресла, все было покрыто вышитыми салфетками. Такие же выши­тые картинки в рамках висели по стенам. И со всех этих салфеток, картинок и скатертей на Машу смотрел изумительно яркий, фантастический, сказоч­ный мир, полный цветов, бабочек, птиц, дивных принцесс и драконов.

— Это кто вышивал? — не удержалась Маша.

— Дядя. Я, конечно.

Пигалева была художником.

Она просто занялась не своим делом, подумала Маша и сказала:

— Как это чудесно!

Но сердце Пигалевой похвала Маши не смягчила. Она докурила, поту­шила папироску в пепельнице и встала, давая Маше понять, что разговор исчерпан и пора уходить. При этом как-то брезгливо взяла тортик.

Они вышли на лестницу, Пигалева наклонилась, глянула в лестничный пролет, а потом бросила тортик туда...

Когда Маша спустилась на первый этаж, тортик лежал как ни в чем не бывало, даже коробка была цела, разве что чуть помялась.

Уже под утро Титу позвонила корректорша издательства «Художествен­ная литература», соседка Пигалевой, и сказала, что Пигалева рыдала всю ночь в ванной, а потом ударила себя в грудь кухонным ножом. Тит вызвал такси и отправился туда. Он пробыл у Пигалевой несколько часов, но в тот день на работе не появлялся.