Песня чудовищ

Он снова шагнул к ней, и Лита поняла, как сильно её трясёт. Ей и раньше хотелось убежать, но теперь желание стало нестерпимым. Ах, будь у неё крылья, выпорхнула бы из окна!..

– Всего лишь хочу, чтобы ты не чувствовала себя здесь чужой.

Он взял обе её руки и поднёс к губам, неотрывно глядя в глаза. Только вот Лита с каждым мгновением всё острее чувствовала себя незваной гостьей, чужачкой, и в голове гремело: бежать! Спасаться! Домой! В Серебряный лес!

– Потерпи немного, – шепнул Ружан уже серьёзно, словно прочёл её мысли. Ободряюще стиснул Литины пальцы, свистнул борзую и вышел из покоев, лишь однажды обернувшись и подмигнув девоптице.

Лита резко выдохнула и опустилась в кресло. После ухода Ружана она испытала облегчение, но знала, что это ненадолго. За окном сияло белёсое зимнее солнце, уже медленно катящееся к горизонту, и Лита понимала: ей предстоит долгий и утомительный вечер, полный страха и стыда. Она прикрыла глаза – хотя бы минуту посидеть вот так и ни о чём не волноваться…

* * *

Всё виденное Литой до этого дня теперь казалось ей мелким и ничтожным, как речной песок против могучих камней.

Дворец давил всё сильнее, нависал над головой расписными сводами, сжимался вокруг богатыми палатами, словно желудок огромного чудовища, проглотившего и столы, и скамьи, и служанок, и Ружана с Домиром, и саму Литу.

Краска на губах подсохла и чуть стягивала кожу. Жемчужные нити от кокошника бились о виски и скулы, поблёскивали и маячили по бокам, и сперва Лита дёргалась с непривычки – ей казалось, будто мелькает что-то живое и опасное, будто подкрался дикий зверь и норовит прыгнуть сбоку.

Её привели в огромную пиршественную залу и усадили по левую руку от Ружана – по правую сидел Рагдай, вовсе не Домир. Таких помещений Лите не приходилось видеть никогда прежде. В зале с лёгкостью могли бы уместиться все обитательницы Серебряного леса, включая служанок, да ещё бы осталось место, чтобы полетать. Столов сдвинули видимо-невидимо, несколько дюжин, не меньше. Рядом с ними вытянулись скамьи, теперь сплошь занятые нарядными гостями, приглашёнными на пиршество. Людей было так много, что у Литы кружилась голова от гудения их голосов. Она старалась ни с кем не встречаться глазами.

Слуги приносили блюда и напитки, да столько, что у Литы кружилась голова, если она смотрела на них дольше трёх мгновений кряду. От запахов к горлу подкатывал липкий комок: так резко, незнакомо и душно пахли подносы и горшки с яствами, а когда внесли печёных лебедей, искусно укрытых перьями и издали похожих на живых, у Литы вовсе перехватило дыхание от отвращения.

– Своей почётной гостье я сам налью лучшего вина, – сладко проворковал Ружан и взял кувшин из рук подавальщика. В кубок Литы плеснулась бордовая жидкость.

– Разве положено царевичу самому разливать? – возразила она.

Ружан улыбнулся:

– Нам с тобой всё можно.

Они сидели во главе стола, и все взгляды, описав круг по расписной сводчатой зале, непременно возвращались к ним. И чем сильнее хмелели гости, тем больше алчного блеска плясало в их глазах, и девоптицу разглядывали по-разному: кто с восхищением, кто с нескрываемым недоверием.

– Ты вёз меня в подарок своему отцу. Так где же он? Не стоило ли ему уступить наши места?

Улыбка на устах Ружана не погасла – казалось, его совершенно ничем нельзя было смутить.

– Когда поднимется молодой месяц, тогда и займёт царь место. Твоё.

Вдоль позвонков Литы выступил липкий пот. Ах, каков! Значит, всё-таки не на что надеяться: не уведут её в покои после знакомства с царём, все собравшиеся не просто попируют всласть царскими угощениями, а увидят диковину воочию – не нарядную девушку, а настоящую девоптицу, да не абы как, а застанут сам момент превращения…

Веки Литы задрожали, и она прикрыла глаза. Как же она ненавидела моменты обращения… Ломается тело, делаясь из могучего и крылатого тонким и кожистым и обратно, резко меняется естество, заставляя суставы выворачиваться, кости – менять размер и положение, почти всегда – с нестерпимой болью. Девоптицы в Серебряном лесу обращались в одно время, но каждая старалась переждать превращение в укромном уголке, затеряться в узловатых ветках, закрыться листвой или мшистыми пологами, спрятаться у земли за выворотнями и упавшими стволами. Теперь же Лите негде скрыться, и остаётся с ужасом ждать, когда наступит глубокая ночь, а вместе с ней распахнутся крылья на потеху Ружановым гостям.

Лите стало страшно. Она до боли в пальцах стиснула свой кубок, ощущая кожей каждую чёрточку замысловатого рисунка. Только сейчас она разглядела, что на металле были выгравированы девоптицы, и они же – нарисованные – украшали свод прямо над столом. Видимо, царь правда души в них не чаял, но от такой пылкой любви Лите делалось лишь страшнее.

– Мне бы выйти, – слабым голосом проговорила она и встала из-за стола. Скатерть, зацепившись за самоцветы на платье, потянулась следом, норовя увлечь на пол тарелку со смоквами. Где только раздобыли их такой глухой зимой…

Рука Ружана впилась в запястье Литы, небольно, но крепче тисков.