Песня для кита

– У каждого вида кита своя форма фонтана, – кивнула Сура. – И если увидишь его до того, как подует ветер, можно определить вид. – Она показала на картинку с горбачом. Выпущенный им фонтан больше всего напоминал перевёрнутую каплю воды. У большинства других видов были очень похожие фонтаны, но более высокие и тонкие, чем у горбатых китов. Больше всего мне понравился фонтан гренландского кита: он был двойной и напоминал сердце.

На обороте листка я написала:

«А как дышит Синий-55?» И пододвинула его к Суре. Она пририсовала фонтан, не похожий ни на что другое, принадлежавший только Синему-55. Длинное высокое сердце, взметнувшееся в воздух.

30

Было бы проще забыть о других, для которых он пытался петь. Но память у китов стойкая и долгая. И даже исполин, в течение века бороздивший океан, крепко помнит первых китов, которых он узнал. И так же крепко помнит тех, кого он не узнал, когда проплывал мимо.

Он ушёл под воду. Чем больше была глубина, тем жёстче сопротивление воды, выталкивавшей его на поверхность, куда ему не хотелось. Ведь на поверхности океана солнечный свет сверкал на телах китов, среди которых ему не было места.

И он напрягался, уходя всё глубже и глубже, пока тьма не поглотила его. Здесь, в бездне, было темнее, пустыннее и тише. И в то же время не так одиноко: ведь не было никого, чтобы отвечать молчанием на его зов.

Что он за кит без стада? Что он за кит без песни?

Он не осмеливался петь, пропуская воздух через тело. Он старался дышать совершенно бесшумно.

Воздух и пустота сами по себе не создадут музыку.

Воздух – всего лишь воздух.

И пустота – лишь пустота, ничего более.

31

Мы уже третий день находились в круизе, но мне казалось, что я покинула дом только вчера. И в то же время дни тянулись невероятно медленно. В обед разговор, происходивший за завтраком, мог вспоминаться как происходивший несколько дней назад. Однако эта растянутость не была неприятной. Она не тянулась, как резина, когда словно что-то приклеивало неподвижно стрелки на школьных часах. Каждый вечер я с удивлением обнаруживала, что день подошёл к концу, едва успев начаться. Я даже почти забыла, зачем попала сюда – чтобы встретиться с Синим-55. Почти. Но с каждым днём на борту мы становились ближе друг к другу.

Я не собиралась весь день торчать в каюте, но и не могла ничем заняться, пока живот не придёт в порядок. Стоило попытаться сесть на койке, и накатывала тошнота. Когда Джоджо пришла с обычной уборкой, я пожаловалась, что плохо себя чувствую.

Она быстро написала в лежавшем под рукой блокноте:

«Я сейчас». Стюардесса вернулась, оставив дверь каюты открытой, и принесла мне банку охлаждённого ананасового сока.

«Спасибо, – написала я, пока она застилала бабушкину постель. – Наверное, это морская болезнь».

– Обычно никто не страдает от морской болезни на такой спокойной воде, – ответила Джоджо.

И правда, я не чувствовала даже малейшей качки. И на вид поверхность океана оставалась абсолютно гладкой. Однако иного объяснения плохого самочувствия у меня не было.

Джоджо протянула мне блокнот, там было написано что-то ещё.

«Я уже шесть месяцев не видела своих родных. Иногда я так скучаю по ним, что делается тошно. Может, у тебя тоска по дому?»

Я всегда считала, что тоска по дому возникает в случае, когда ты где-то далеко и хочешь вернуться. И никогда не думала, что от этого может быть физически плохо. Может, в этом всё дело? В том, что я не просто тоскую по дому, а что эта тоска смешалась со всем прочим, не дающим покоя в последние дни: сильно ли обидятся мои родители и удастся ли мне увидеть Синего-55. А вдруг эта тошнота – сигнал от моего тела, решившего, что мне нечего делать на этом судне? Если мой план провалится, Синий-55 по-прежнему будет бороздить океан в одиночестве, а мне придётся вернуться домой несолоно хлебавши и отвечать за последствия поступков, совершённых ради пустой мечты.

Это чувство было гораздо хуже той внутренней пустоты, что лишала меня покоя, когда приходилось оставить на полке неотремонтированное радио. Как будто такую пустоту никогда и ничто не смогло бы заполнить.

И конечно, я не могла рассказать об этом Джоджо. Я просто улыбнулась и поблагодарила её за сок.

Когда я позднее встретилась с Бенни, она сразу вынула из кармана блокнот. Она сразу стала носить его с собой, как и я, чтобы переписываться. А ещё она успела выучить несколько жестов из языка для глухих, так что мы общались всё более свободно. Она не корчила из себя всезнайку и не обижалась, когда я её поправляла. Она даже смеялась над своими ошибками, как, например, когда показала «туалет» вместо «вторник». Некоторые знаки были очень похожи, и даже небольшая неточность в жесте в корне меняла его значение.

– Вы с бабушкой будете сходить на берег в Джуно? – спросила она.