Песня для зебры

— Бвана[27] Синклер, — провозгласил сей почтенный джентльмен и потряс кулаком, требуя всеобщей тишины. — Мое имя Франко, я старший офицер воинских соединений маи-маи. Мои люди — надежная сила, созданная нашими предками для защиты нашей священной земли. Когда я был еще ребенком, руандийские подонки напали на нашу деревню и подожгли посевы на полях, а потом со злости порубили на кусочки трех наших коров. Мать спрятала нас тогда в лесу. А вернувшись в деревню, мы увидели, что эти выродки подрезали поджилки отцу и двум моим братьям, и четвертовали их. — Он ткнул своим кривым большим пальцем в Дьедонне, который высился позади него. — Когда же моя мать умирала, эти тараканы баньямуленге не дали ей добраться до больницы. Шестнадцать часов она умирала на обочине дороги у меня на глазах. Вот почему я не могу быть другом чужакам и захватчикам. — Шумный вдох, мощный выдох. — Согласно конституции маи-маи официально включены в состав армии Киншасы. Но это только на бумаге. Киншаса дала моему начальнику красивую генеральскую форму, а денег, чтобы платить солдатам, не дает. Киншаса пожаловала ему высокий чин, а оружием не снабжает. Так что духи велели моему генералу прислушаться к словам этого Мвангазы. И поскольку я уважаю своего генерала и подчиняюсь наставлениям тех же духов, а еще потому, что вы обещали нам хорошие деньги и хорошее оружие, я приехал сюда выполнять генеральский приказ.

Заразившись его горячностью, я уже открыл было рот, чтобы перевести сказанное на французский, но спохватился, поймав многозначительный взгляд Филипа. Слышал ли Франко, как колотилось мое сердце? Или Дьедонне, стоявший у него за спиной? Или, может, Хадж, этот разодетый хлыщ? Они все втроем выжидательно уставились на меня, будто поощряя перевести пламенную речь Франко. Лишь благодаря бдительности Филипа до меня вовремя дошло: старина Франко от волнения, вызванного торжественностью момента, незаметно для самого себя перешел на родной язык — бембе, спрятанный у меня под ватерлинией.

Правда, если судить по лицу Филипа, он ни о каких ватерлиниях и не догадывался. Он весело захихикал, как бы подсказывая старому воину, что его никто не понял. Хадж, стоявший чуть поодаль, противно расхохотался, ни дать ни взять гиена. Франко же, ничуть не смущенный, принялся, с трудом подбирая слова, повторять все то же самое на суахили. Он все еще говорил, а я усердно кивал в знак уважения к его ораторскому искусству, когда, к моему огромному облегчению, дверь с треском распахнулась и Бенни пропустил в покерную запыхавшегося Макси с тремя гостями, в числе коих шествовал Мвангаза.

*

В общем, земля не разверзлась у меня под ногами, никто не показал на меня пальцем, не разоблачил. Все в конце концов собрались вокруг покерного стола, и вот я уже перевожу на суахили приветственную речь Филипа. Суахили, как всегда, позволяет мне вздохнуть свободнее. Кое-как я пережил рукопожатия и взаимные представления, затем все расселись по своим местам, за исключением Джаспера, которого после знакомства с Мвангазой и его советниками Бенни увел из покерной — надо думать, для пущего спокойствия его профессиональной совести. Речь Филипа коротка, он пересыпает ее шутливыми оборотами и паузы делает очень удобные для переводчика.

В качестве главного слушателя я выбрал литровую бутылку минеральной воды “Перье”, стоящую на столе примерно в полуметре от меня. (Ведь если в первые минуты заседания переводчик посмотрит кому-нибудь в глаза — пиши пропало. Едва такое случится, тут же проскочит искра сопричастности, и не успеешь оглянуться, как начнешь этому человеку подыгрывать.) Поэтому максимум, что я могу себе позволить, — это мельком взглянуть на говорящего из-под опущенных ресниц. Мвангаза остается для меня лишь расплывчатой тенью, по-птичьи нахохлившейся меж двумя своими приспешниками: с одной стороны внушительный рябой Табизи, в прошлом шиит, а ныне новообращенный христианин, с головы до ног облаченный в угольно-черные одеяния от лучших модельеров мира; с другой — его лоснящийся безымянный политический советник, которого я про себя окрестил Дельфином за отсутствие волос на теле и за немеркнущую улыбку — она, кажется, живет какой-то собственной жизнью, как и тоненькая, не толще ботиночного шнурка, косичка на его бритом затылке. Макси щеголяет в галстуке, похожем на офицерский. Мне приказано для него на английский ничего не переводить, если только он не подаст определенный сигнал.