Песня для зебры

Безмятежность Паука вовсе не успокаивает мою тревогу — скорее наоборот. То он обещал мне суматошный перерыв, а теперь вот с точно такой же заговорщицкой ухмылкой заявляет, что делать ничего не надо. Я надеваю наушники, но в них стоит тишина. На сей раз Сэм не забыла выключить микрофон. Паук вроде бы продолжает изучать потрепанный журнал о военной технике и энергично жевать, однако это еще не значит, что он за мной не следит. Я выбираю кнопку “Библиотека” на своем пульте и слышу, как и следовало ожидать, позвякивание тарелок и столовых приборов. Глэдис — или это Дженет? — спрашивает кого-то на удивительно правильном суахили: “Отрезать вам кусочек, сэр?” Библиотека, временно превращенная в столовую, так и стоит у меня перед глазами. Самообслуживание с ненавязчивой помощью наших женщин, отдельные столики — два двухместных и один на четыре персоны. Каждый из них, согласно моему пульту, снабжен отдельным же микрофоном. Стеклянные двери покерной распахнуты для желающих пообедать на воздухе. К их услугам столики в саду, также снабженные микрофонами. Филип играет в метрдотеля:

— Месье Дьедонне, не хотите ли вот сюда присесть? Как бы нам поудобнее устроить вашу ногу, мзе Франко?

Что я ожидаю услышать? И почему я настороже? Переключившись на один из столов, я ловлю беседу Франко с Мвангазой и Дельфином. Он пересказывает им свой сон. Тайное дитя в свое время не дремало, когда прислуга в миссии принималась точить лясы, так что африканские сновидения ему не в новинку. Сон Франко ничуть меня не удивляет, как, впрочем, и его притянутое за уши толкование оного:

— Захожу я к соседу во двор и вижу: прямо в грязи, ничком, лежит труп. Я его перевернул, а на меня мои же собственные глаза и смотрят… Тут я понял: пора исполнить приказ моего генерала и добиться достойных условий для маи-маи в будущем великом сражении.

Дельфин пищит что-то одобрительное. Мвангаза остается безучастным. Но я весь обратился в слух исключительно ради того, чего как раз и не слышно, — шарканья болотно-зеленых ботинок по плитам пола да визгливых издевательских смешков. Я переключаюсь на первый столик на двоих: Филип с Дьедонне на смеси суахили и французского обсуждают традиции пастухов баньямуленге. Второй столик: тишина. А где же Макси? Где Табизи? Впрочем, им я не нянька. Мне нужен Хадж, куда же он делся? Вновь переключаюсь на большой стол в слабой надежде, что Хадж просто прикусил язык из уважения к дружбе, связывающей великого Просветителя с его отцом Люком. Но вместо голосов в наушниках стук и шорох. Мвангаза тоже молчит. Постепенно я догадываюсь, что происходит. Франко извлек мешочек с амулетами из недр своего коричневого пиджака и доверчиво показывает новому вождю ее содержимое: сустав пальца обезьяны, коробочку мази, доставшуюся ему от деда, кусок базальта из затерянного в джунглях древнего города. Мвангаза и Дельфин вежливо хвалят его сокровища. Если Табизи с ними, то ничем не выдает своего присутствия. Хадж нигде не обнаруживается, как я ни напрягаю слух.

Возвращаюсь к столику Филипа и Дьедонне — к ним, оказывается, присоединился Макси: на своем чудовищном французском он вносит вклад в дискуссию о пастушеских обрядах. И тогда я делаю то, что надо было сделать еще пять минут назад: переключаюсь на гостиную в апартаментах Мвангазы — и слышу истошный вопль Хаджа.

*

Ну хорошо: в первый момент я мог лишь предположить, что кричал Хадж. Из богатого ассортимента знакомых мне интонаций в этом вопле не содержалось ни единой. Зато было в нем много другого: ужас, мучительная боль, мольбы о пощаде, постепенно стихавшие до еле различимого поскуливания, из которого мне кое-как удалось вычленить отдельные слова и удостовериться таким образом в правильности своей догадки. Могу лишь примерно передать их смысл, но повторить в точности не берусь. Потому что впервые в жизни мой карандаш, занесенный над блокнотом, так и не коснулся бумаги. Да и слова были банальные, что-то вроде “нет, нет, не надо”, или “ради бога”, или “хва-а-а-тит”… Еще Хадж поминал Марию, но взывал ли он к Святой Деве, к любовнице или к маме, так и осталось тайной.

В первый момент вопль показался мне оглушительным, только позже я осознал, что это лишь субъективное впечатление — будто между наушниками внутри моей головы натянут раскаленный провод. Прямо не верилось, что Паук ничего не слышал. Однако когда я набрался смелости украдкой глянуть на него, он спокойно сидел на месте, в той же позе, все еще жуя бутерброд с сыром и корнишоном, по-прежнему не то читал, не то просто разглядывал журнал и все так же лучился самодовольным превосходством, которое мне и раньше порядком действовало на нервы.