Песня горна

Прогоняя эту мысль, он передёрнулся, тронул струны – и тут же установил тишину…

– Русь… Россия…
Слова короткие,
Но с аккордом созвучных слов
Наплывает, льётся потоками
Светлой музыки вечный зов.
С этим зовом вдыхаю зори я,
Пью берёзы пьянящий сок…[40]

…Денис сидел у костра, хотя все давно улеглись. Огонь почти прогорел, оживлять его не хотелось. Ночные звуки, загадочные, но не казавшиеся страшными, роились вокруг неясным сонмом. Он вздрогнул, когда бесшумно подошедшая мама опустилась рядом на сиденье из брёвнышка.

– Ты почему не спишь?

– Я?.. Да… Так… Ма, мы тут ещё долго будем?

– Дня три. Может, четыре, но вряд ли. Думаю – три. – Она заглянула в глаза сына и обняла его за плечи. Денис вздохнул, придвинулся ближе, закрыл глаза. И только посильней прижмурился, услышав тихий напев…

* * *

Когда Денис выбрался утром из палатки, то поразился.

Молочное море, плотное, тёплое и густое, лежало вокруг.

Туман был неподвижен, непрогляден и тих. Он казался глухим и беззвучным – и в то же время порождал какие-то странные звуки, которые не удавалось опознать: что это? где это? Когда рука Гришки коснулась его плеча – Денис даже подскочил.

Лицо казачонка было озабоченным, даже испуганным. Таким, что Денис спросил – раньше, чем Гришка заговорил сам:

– Ты чего? Что случилось?

– Поганый туман, – ответил тихо Мелехов. – В такой туман неясыти приходят.

У Дениса по коже побежали крупные мурашки, он подался к палатке. Хотя бы за оружием… Спросил:

– Пашка на часах?

Гришка не успел ответить. Мальчишки дёрнулись уже вместе, когда молочная муть вдруг родила жутковатую фигуру – и до них не сразу дошло, что это всего лишь тайон уйгуров.

– Напугал, – рыкнул Гришка негромко. В руке у него была невесть откуда взявшаяся – как будто выросла – нагайка. Тайон стоял, сложив руки на узловатом резном посохе, глядя в землю. «Словно додревнее изваяние, пришедшее в лагерь своим ходом», – с лёгкой дрожью подумал Денис. Казалось, нити тумана прорастают, извиваясь, из его лохмотьев. То, что следом появился Пашка, впрочем, развеяло наваждение. Бойцов был хмур и напряжён. Но заговорил всё-таки тайон:

– Вставайте и уезжайте, – сказал он негромко. – Сюда идут с гор. Там, – он показал на северо-запад, – люди. Бандиты, вы их называете.

Гришка метнулся к палатке Валерии Вадимовны. Денис быстро спросил:

– Сколько?

– Десять, может – немного больше. – Тайон перебрал пальцами на рукояти посоха. – Они нас предупреждали, чтобы мы не звали вас на помощь. Не принимали помощи. Никогда. Но это было давно. Я решил, как решил. Их тоже давно не было. С зимы. Я думал: они ушли совсем или их убили. Теперь нас убьют. А вам надо уехать. Вы хотели нам добра, и я не хочу, чтобы вас тоже убили. Не уйти от судьбы – мы перестали умирать от чумы, мы умрём от свинца. Нам нет места на земле и под солнцем, русские люди.

«Вот и неясыти, – подумал Денис. – Пришли с туманом». И посмотрел через голову тайона на Пашку.

Пашка кривил губы. То ли в усмешке, то ли в презрении при мысли о бегстве.

Его пальцы – расслабленные, чуткие – лежали на спуске длинного «Медведя». И Денис подумал, что этой банде всё равно не удалось бы «накрыть» их в лагере.

Но лучше, если атакуешь ты – не тебя.

* * *

Здесь тумана не было. Если оглянуться через плечо, долина казалась чашей, заполненной молоком. Весь туман скатился туда, а тут – тут уже всходило солнце.

Все пятеро заняли свои места очень вовремя, оставив коней у начала неприметной горной тропки. На одном уровне с этой тропой и чуть позади спуска сидел между двух валунов Гришка – он устроился со всеми удобствами, упершись спиной в ещё один камень, покрытый мхом, а ствол карабина приустроив на подходящем выступе скалы, – и Пашка, который залёг у корней куста, положив «Медведь» в хорошую развилку. Выше тропы и правей, среди валунов, переплетённых и расколотых корнями кустов и деревьев, залегли в ряд Денис, Олег и Валерия Вадимовна. Они как раз закончили готовиться, когда на тропе появились враги.

Бандитов было около десятка. Они спускались к ручью тропкой – наискось. У большинства поперёк груди или на боку висели автоматы или карабины, но у тех, кто шёл первым и последним, были ручные пулемёты. Бородатые, камуфлированные, настороженные, они почему-то вызывали не столько страх, даже не ненависть, как тот усатый толстяк, который убил Генку, – сколько брезгливость. И удивление: как будто смотришь на невесть откуда взявшихся в доме пакостных непонятных насекомых.

Но это были враги. Настоящие враги. И нужно было сделать так, чтобы их стало как можно меньше. Если есть малейшая такая возможность – надо ею пользоваться.