Песня горна

Видимо, все четверо тут находились уже достаточно долго. Трое – двое бородачей и невысокий усатый казах – были одеты в старые камуфляжи и не расставались с оружием даже сейчас, когда один из бородачей спал на расстеленном матрасе, а второй играл с казахом в карты на каких-то закинутых бесцветным ветхим брезентом ящиках при свете газовой лампы. Четвёртый – то ли моложе прочих, то ли просто казавшийся более молодым из-за тщательной выбритости, одетый в простую, неброскую гражданскую одежду – сидел в углу за рацией и медленно крутил верньер настройки, внимательно слушая эфир.

– Надоело, – проворчал игравший бородач, бросая карты. Казах, одним движением собрав колоду, принялся ловко её тасовать и ответил:

– Тебе всегда надоедает, когда проигрываешь.

– Я не про карты, – буркнул тот, беря на колени кольтовский карабин, хоть и старый, но ухоженный, тонкий и изящный, не под стать своему владельцу. – Сидим, сидим… а что сделали? Деду какому-то рёбра посчитали… Жду не дождусь, когда…

Он не договорил – не успел договорить потому, что именно в этот момент внутрь, сорвав занавесь, ворвались стремительно и бесшумно четверо, попарно справа-слева – в чёрном от масок до ботинок, держа наготове пистолеты. Выстрелы загремели один за другим, автоматной очередью – особенно громко прозвучав в тесном пространстве.

Игравшие были убиты мгновенно – они получили пули в затылок и лоб. Спавший на кровати – его не сразу заметили – успел вскочить, вскидывая «калашников»; одна пуля попала ему в лицо между глаз, мгновением позже другая угодила в солнечное сплетение, и он грохнулся обратно на кровать, провалив её. На радиста навалились сразу двое – в броске – и опрокинули на пол, намертво прижав к камню.

Один из стрелков методично проверил все трупы. Второй откинул брезент, одновременно снимая с головы маску – это был Макарычев. При виде ящиков контролёр безопасности присвистнул и окликнул своего товарища:

– Борис Игоревич, а вот и подарки.

Третьяков-старший, тоже снимая маску, повернулся.

Серо-зелёные массивные ящики были помечены ясным белобуквенным словом . На глаз тут было не меньше четырёхсот килограммов.

Третьяков и Макарычев подошли к последнему оставшемуся в живых бандиту – его подняли с пола и держали, хотя он и не думал вырываться, а только кривовато улыбался. В глазах его были ненависть и страх – причем страха гораздо больше. И вопросов он дожидаться не стал:

– Проиграно, – усмехнулся он. – Ваша взяла. Давайте спрашивайте.

– Не здесь, – покачал головой Макарычев. И провёл рукой по вороту лёгкой куртки схваченного. Тот снова усмехнулся:

– О нет, там ничего нет. Я не намерен травиться, стреляться или вешаться… – Его лицо вдруг исказила судорога, и он опустил голову. – Я расскажу всё, – закончил схваченный еле слышно…

…Семская улыбалась – своей радушно-приторной улыбкой. Улыбалась, когда в её дом вошли, разбудив её и подняв с постели, улыбалась во время обыска – улыбалась, как добрые, терпеливые взрослые улыбаются заигравшимся детям. Так и казалось, что она вот-вот скажет: «Ну всё, всё, дорогие, поиграли – складывайте игрушечки на места, пора спатеньки…»

Она улыбалась до того момента, когда в её личный кабинет вошла Третьякова – тоже с улыбкой. С этой секунды Семская не сводила с неё глаз. А когда Валерии Вадимовне подали уныло-простенький на вид серо-синий блокнот, страницы которого были исписаны ровными убористыми строчками формул и символов – Семская с тихим стоном зарыла лицо в пухлые руки. И отняла их от лица, лишь когда Третьякова, пролистав всего лишь первый десяток страничек, со спокойным удовольствием произнесла:

– Ну вот и конец вам, Дарья Аркадьевна.

Руки Семской тряслись. Тряслось обрюзглое, расплывшееся, мерзко лицо. Кривя бледные губы слюнявого рта, она протянула пляшущие ладони со скрюченными посиневшими пальцами через стол к смеющейся Третьяковой. И с подвизгом, со стоном утробно прохрипела:

– Не-на-ви-жу-у-у… су-каааа…

Валерия Вадимовна засмеялась – холодным смехом превосходства.

И когда Семскую мешком потащили из кабинета, та выворачивала толстую покрасневшую шею и хрипела, капая слюной:

– А-а-а… не-на-ви-жу-у… не-на-ви-жу-у…

Валерия Вадимовна смеялась. И похлопывала блокнотом по колену, плотно обтянутому мундирной белой юбкой…

…Шульце не оказалось ни на работе, ни дома. И самое главное – его никто и не видел с прошлого вечера.

Оставалось заключить, что Арнольд-мать-его-Оттович ушёл-таки. Ушёл точно под ураган, и поди сыщи какие-нибудь следы или очевидцев. Поскольку предупредить его было некому и это было в принципе невозможно – приходилось лишь констатировать факт: крысиное чутьё не подвело Шульце и он скрылся ещё до того, как начались активные «события».

– Ну и чёрт с ним, – сказал Макарычев. Сказал при Денисе, когда разговаривал с его отцом прямо во дворе – и мальчишка услышал в голосе Виктора Даниловича совершенно не сочетающуюся с беспечностью смысла озабоченность. Хотя в целом события этой ночи можно было расценивать как поразительный успех.