Песня первой любви

И совершенно точно стал бы пить. Тут и сомнений никаких быть не может. Это, извините за каламбур, как пить дать, если бы не приключилось вдруг нижеописываемое ужасное событие. А в вагоне действительно случилось вдруг нечто ужасное: защелкало, зашелестело, зашевелилось, засуетилось, забегало, задвигалось.

Как бы это вроде гром с ясного неба на ошарашенную местность, и ветер, со свистом рассекающий дотоле спокойные купы деревьев.

— Щелкунчики, — побледнев, сказал мальчик.

— Яковы? — глухо отозвался бывший солдат.

А это контролеры железных дорог в этот именно день и на этом именно поезде устроили вдруг внезапную проверку проездных документов.

Работая компостерами, они шли по двое с двух концов вагона. Зловеще мерцали алюминиевые звездочки на обшлагах их форменных пиджаков. Жалобно стонали гонимые ими огрызающиеся безбилетные. Охали сердобольные грибники.

И вот они уже дошли до нас, и вот они уже встали молча над нами. Встали молча, а потом говорят в четыре голоса:

— Ваши билеты!

И безбилетники тоже, огрызаясь, перепихиваясь, кривляются:

— Ваши проездные документы.

Нахалы.

Мальчик тут тотчас же встал и присоединился к безбилетной толпе, предварительно объяснив всем, что он — дитё.

Бывший солдат сделал вид, что очень устал от жизни и давно спит, но его разбудили и тоже присоединили.

А я искал по всем карманам — в одном кармане, в другом, в третьем, в четвертом, в пятом, в шестом, в седьмом, в восьмом — нету!

— Черт побери. Где же он?!

— А вы его, наверное, забыли взять с собой, — сказал один контролер.

— Он его, наверное, потерял при входе и выходе пассажиров из вагона, — сказал другой контролер.

— Вы, наверное, очень опаздывали на электричку и не успели взять билет, — сказал третий.

— Его билет был, наверное, у товарища, а его товарищ сошел на предыдущей станции. Большая жалость, — сказал четвертый.

Потом все четверо некоторое время укоризненно молчали. Зато не умолкали наглые безбилетные.

— Он его оставил дома на рояле.

— Около белого телефона.

— Совершенно случайно.

— Простите его.

— Помилуйте, товарищи, — возразил я, — неужели вы меня принимаете за студента или лицо, не отвечающее за свои поступки? Ведь у меня несомненно должен быть билет. Я купил его за 25 копеек в кассе пригородной станции.

— Если бы у вас был билет, то он бы был, а так его у вас нету, — справедливо возразил контролер и сделал резюме: — Жилет надел, прохвост, а билет дядя за него покупай.

И он был бы совершенно прав, этот человек, если бы это было действительно так.

Таким образом, и меня они сняли с места, и меня поволокли вместе со всеми прочими в голову поезда, вымогая по дороге три рубля штрафу.

— Нет у меня три рубля. За что я вам буду давать, когда я уже брал билет за 25 копеек? Я не студент, не ребенок. Я отвечаю за свои слова и поступки.

— Нету у нас три рубля. За что мы вам их будем давать, у нас нету три рубля, — ныла и толпа, пытаясь раздробить зловещее молчание контролеров.

Эти люди загнали нас в самый передний тамбур, а сами куда-то исчезли.

И наступила тишина, и наступило молчание. Тамбур позванивал и шатался. Сбившиеся в кучу, мы грели друг друга. Нас было человек около дюжины. Не было среди нас веселых, но солидных грибников, не было среди нас обладателей трех рублей.

Малодушные скребли мелочь по карманам, надеясь подкупить неподкупных. Мальчик тихо плакал, заметно повзрослев. Он плакал, но все-таки писал в книжечку карандашиком при никудышном тамбурном освещении. Солдат же глотнул наконец и заснул стоя — тихим сном счастливого подростка.

И на его одухотворенное лицо упала уже окончательно наступившая вечерняя темь.

Пошли шепотки:

— Ой! И что с нами будет?

— А будет то, что стащут в милицию и оштрафуют как надо.

— Может, по дороге отпустят? Меня раз отпустили.

— Отпустят, жди.

— Ой, ой-ой.

И тут меня взорвало. Меня, тихого человека.

— Товарищи! Ну вы-то хоть мне верите, что у меня был билет? Вы понимаете, что я — жертва роковой ошибки. У меня есть билет. Я его брал. И вообще. Мы дожили до счастливых времен, а не верим друг другу, что у нас есть билет. И вообще. Это — безобразие, не верить мне, что у меня есть билет. Вы понимаете это?

— Понимаем, понимаем, — закивали товарищи, не веря мне, — как же тебе быть без билета, коли на тебе жилетка с часами.

— Это — безобразие! — опять вскричал я. — Я чувствую, что даже вы, мои невольные товарищи по несчастью, не верите мне. Но я докажу. Клянусь своим жилетом, что докажу… Пустите меня! — окончательно разошелся я. — Я докажу. Я докажу. Я сейчас на ходу выйду из поезда. Из-за такой незначительной вещи, как билет. Я сейчас на ходу выйду из поезда, а вы убедитесь, что на земле есть еще честный человек, и этот человек — я!

— Да верим мы тебе. Верим. Мы даже видим, что у тебя легкоранимая душа. И жилету верим, — удерживали меня сердобольные безбилетники, поняв мой план и решительность.

Но и удерживая, конечно же, не верили. Укоряли:

— Постыдились бы так делать. Ведь на вас же жилет.

— Бессовестный самоубийца.

— Нехорошо.

— Это не выход! — кричал мальчик. — В любой ситуации надо оставаться человеком.