Песня песка

Город днём всегда изнывал от духоты — особенно если по радио обещали дожди. Одежда Нива успевала потемнеть от пота, пока он ехал в раскалённом поезде по бадвану и толкался у перронов в очумелой толпе. Небо в будние дни нередко чернело от копоти. На окраинах порывистый ветер обычно разгонял смог, но в центре ветер расходился редко, и едкая гарь скапливалась в воздухе, из-за чего даже здоровые люди мучились от одышки.

Многие носили маски.

Нив жил в городе уже больше года.

Он переехал из Южного Хапура, где отработал пять лет по первому контракту после акаа́ра-ла́я. Тогда он мечтал вырваться из Хапура и соглашался на любую должность. Пустыня, высоченные абитинские башни, скоростные бадваны, даже пояс ветров — всё это странно привлекало его в те дни. Нив боялся, что если не подсуетится, то его рано или поздно переведут в какое-нибудь невзрачное захолустье, как уже случалось с его товарищами, и ему придётся торчать там до самой старости, вспоминая об упущенных возможностях под шум радиопомех.

Нив отчётливо помнил свои первые дни в городе.

Ему нездоровилось после перелёта, голова раскалывалась от боли, хотелось спать. К тому же его постоянно изводила жажда, как будто один лишь вид пустыни на горизонте вызывал обезвоживание организма.

Ниву казалось, что он проснулся после многолетнего сна. Всё вокруг — безумная суета, шум забитых толпами улиц, реактивный рокот кораблей, пролетающих над домами в зареве огня — было чуждым, отталкивающим и даже враждебным.

Делать ничего не хотелось. От радио, по которому с гипнотической настойчивостью повторяли одни и те же передачи, лишь усиливалась головная боль. После простой прогулки он выбивался из сил. Воздух, пропитанный миллионами запахов — раскалённого камня и песка, чада и пота, благовоний и сладкой гнили с ближайшего базара, — оглушал его, вызывая временный паралич чувств. Хотелось спрятаться от всего этого, надеть дыхательную маску. Тёплый пустынный ветер, приносивший песчаную пыль, обжигал при каждом вздохе лёгкие, и Нив с трудом заставлял себя куда-то выйти. Тесная комнатка в общественной гармии становилась убежищем, спасавшем его от непонятного мира за окном.

Всё вокруг было невыносимо огромным.

Дома в десятки этажей высотой, бадваны, которые тянулись на много миль, вечно забитые улицы, площади с толпами людей — всё это пространство, заполненное хаосом и криком, и ослепительная белизна бесконечной пустыни за последним кольцом было непостижимым и невозможным, как и сны, которые снились ему каждую ночь после приезда.

Нив занимался расшифровкой передач, приходивших по релейным путям — искажённых из-за сбоев в радиосети так, что их не могли разобрать на приёмных ламбдах. Задачей Нива было восстановить то, что ещё хоть как-то поддавалось восстановлению, определить причины искажения сигналов и отправить результаты другому инженеру на проверку.

Он днями напролёт слушал шум, отдалённо напоминающий завывание пустынного ветра, сквозь который пробивался страшный хрипящий голос, словно человек, брошенный в сердце песчаной бури, произносил на выдохе свои последние слова. Это могли быть обычные дежурные сводки, статистики, отчёты или же сигнал бедствия с корабля, упавшего в пески.

В центре города, в самой отдаленной от пустыни точке, всё равно порой возникало чувство, что стоит только выглянуть в окно, как вместо задыхающейся от гари улицы глазу откроются бесконечные пески. Жар пустыни, запечатлённый на магнитной плёнке, в записи причудливых шумов, необъяснимо передавался и самому Ниву. Частенько посреди рабочего дня он поднимался из-за стола и, встав у стены, подставлял лицо под холодные струи воздуха, которые выдыхал настенный дхаав, работавший, не переставая, весь день.

Это помогало ему думать. Или, напротив, забыться на несколько секунд, отвлечься от мучительных попыток услышать в записях что-либо, кроме шума.

После целого дня, проведённого в тяжёлых наушниках, Нив верил, что из пустыни и не приходит других передач, кроме той мешанины звуков, которую присылали в бюро на кассетах. Зачастую даже восстановленное послание, в котором чётко прорезался чей-то голос и отчётливо слышались отдельные слова, оставалось пугающей бессмыслицей — казалось, что человек, зачитавший сообщение, попросту сошёл с ума.

Нив часто вспоминал о доме.

У него было бессрочное назначение, и он мог оставаться в городе хоть до конца жизни. Или перевестись — это не возбранялось, — отработав на новом месте хотя бы пять лет.

Пять лет.

Этот срок был невыносимым. Даже один год, проведённый в городе, длился дольше, чем вся его прошлая жизнь. Нив боялся, что за эти пять лет с ним произойдёт что-то непоправимое — он сойдет с ума, как авторы разгадываемых им посланий, забудет свой дом, или его лёгкие не выдержат отравленного городского воздуха, и ему придётся до конца дней ходить в дыхательной маске.

И Нив решился. Спустя всего год.