Песня зовет

Тепло и сердечно принимали пражане концерты, превращавшиеся в акты дружественного единения народов. Выступления ансамбля воспринимались слушателями не только как художественное явление, но и как новая встреча с посланцами армии-освободительницы.

В городе Кошице местная газета писала: «Полтора года назад ваши солдаты-богатыри освободили наш город, и теперь пожаловали к нам вы — артисты, самые родные и искренние кровные наши братья... В ту незабываемую ночь к нам в Кошице как бы пришли сама Русь и Украина, как будто люди этих славянских стран принесли на ладони свою широкую и глубокую теплую душу. Спасибо вам за это, спасибо вам, братья!..

Мы бы сказали... неправду, если бы свои чувства свели к слову «благодарность»... Это было нечто большее — это была присяга... Мы в эту ночь принесли великую присягу верности и любви, присягу вечного славянского братства».

Подобные высказывания звучали почти во всех городах Чехословакии, где выступал ансамбль. Здесь еще была свежа память о гибели тысяч и тысяч советских воинов, отдавших жизнь во имя спасения этой страны.

В это время А. В. Александров по-прежнему много работал, не щадя сил и несмотря на недавнюю болезнь. Много дирижировал сам, часто на больших площадях, под палящим солнцем.

Он так любил работу с ансамблем, любил его искусство, что ревниво относился к малейшим изменениям в исполнении, в звучности хора и оркестра, в темпах, нюансах, трактовках.

Если мы видели горе народов, гибель городов в других землях, то картина разрушенной Польши превосходила все виденное до сих пор. Условия были тяжелейшие. И все же мы выступали почти каждый день, хотя обстановка в Польше была намного сложнее: здесь все еще активно действовали подпольные фашистские банды, вооруженные группы националистов. Отправляясь на концерт, мы нередко ехали в сопровождении вооруженной охраны. Несмотря на эти обстоятельства, народ Польши так же, как и народ Чехословакии, был искренне рад приезду Краснознаменного ансамбля Советских Вооруженных Сил, и успех был огромным.

Во время выступлений в Лодзи мы получили из Москвы правительственную телеграмму о присуждении Александру Васильевичу Александрову Государственной премии за успешную творческую и концертную деятельность. Это событие очень воодушевило отца. Казалось, он даже помолодел, выглядел здоровым, бодрым. И когда маршрут наших гастролей проходил недалеко от границ с Германией, Александр Васильевич решил ненадолго съездить в Берлин.

Он поехал с небольшой группой артистов, и на время отъезда возложил на меня всю ответственность за ансамбль. Так мы и расстались.

На следующий день, восьмого июля, у нас был ответственный концерт в советской воинской части. Стояла удушливая жара, артистам трудно было петь, музыкантам играть, мне дирижировать. Непонятная тяжесть давила сердце, мешая ощутить подъем вдохновения во время исполнения лучших произведений. Но все же концерт прошел удачно, долго не смолкали аплодисменты.

В просторной комнате после выступления собралось несколько десятков офицеров, но когда я вошел, то не услышал обычных шуток, веселого смеха. Все как-то странно, напряженно молчали. Вдруг все встали, старший по званию офицер подошел ко мне и сообщил горестную весть: в Берлине скоропостижно скончался Александр Васильевич Александров.

Не было сил ни говорить, ни спрашивать.

Я, Павел Вирский и еще несколько человек из ансамбля в сопровождении двух грузовиков с охраной срочно выехали в Берлин.

Так началась длинная ночная дорога по разрушенным городам и деревням — дорога моей печали. Сознанием я понимал, что случилось непоправимое, а сердце отказывалось принимать эту весть. Отец — живой, сильный, красивый — вставал перед глазами...

...Вдруг вспомнилось, как в Твери к нам по вечерам приходили на «огонек» гости. Возникали импровизированные выступления, своеобразные концерты. Кто-то играл, кто-то читал стихи, пел, а затем начинали петь все вместе, хором, и эти душевность и простота домашних музыкальных вечеров приносили ощущение счастья, уюта, семьи, жизненной устойчивости...

...А как отец любил природу, землю, все деревенское. Бывало, на отдыхе, под Москвой, он вечерами выходил из дома, чтобы послушать доносившуюся с полей песню. Да он и не слушал, а впитывал ее, душа его роднилась с ней. Ведь это его детство: деревня и крестьянский труд. Долго, долго стоял отец, прислушиваясь к замирающей вдали песне:

— Вот поют так поют. Не понизят, не повысят. Чистейшая интонация! Народ — сила!..

...Идем гурьбой за грибами в лес. Он придумывал нам различные клички, новые фамилии. Почему-то ему нравилась фамилия Соловьевы. Мы в поисках грибов разбежимся по кустам, а по лесу несется его звонкий голос: «Со-ло-вьевы! Где вы?» И все мы друг другу кричали так же. Когда он находил большой белый гриб, то радовался как ребенок...

...Когда мы с братом Сашей играли по вечерам в четыре руки на рояле, особенно произведения русских классиков, отец, восхищенно восклицал:

— Ай да Петр Ильич! Ай да Мусорянин! Где нам до них!