Песня, зовущая домой

Этим вечером у меня действительно была назначена встреча с Адамом — в его студии, чтобы он меня сфотографировал. Он усадил меня на низкую скамейку с освещением спереди и сверху. Я нервно улыбалась.

— Немного наклонитесь вперед, — приказал он. — Сделайте вид, как будто хотите что-то сказать.

— Я действительно хочу! — парировала я.

Он подошел ко мне и начал суетиться, пригибать мне спину, наклонять голову.

— Ради Бога, выглядите не так напряженно. Я вас не съем.

Но я всегда не терпела фотографироваться, и глубокая сосредоточенность Адама только делала вещи хуже.

— Послушайте, Деб, это же глупо. Расслабьтесь! — нетерпеливо рявкнул он, и я сразу напряглась еще больше. Он сделал один снимок и вздохнул. — Уж этот я точно не вставлю в рамку.

Наверняка это было неважно. У него уже было вставлено достаточно — девочка с котенком, тот же котенок, выглядывающий из мусорной корзинки, старый священник с мудрым морщинистым лицом, невеста в вуали, залитой солнцем, и еще на его столе в рамке фотография… сначала я решила, что это Руфь, потом — чепуха, так не может быть! На портрете ей было лет семнадцать, с волосами до плеч. Но лицо было то же самое, сердечком, с темными фиалковыми глазами и тонкими чертами. Так кто же… Не спрашивая, я все поняла. Это могла быть только Энн Камерон.

В ответ на мой взгляд Адам сказал:

— Фотогеничная, верно? Будем надеяться, что ее дочь будет так же хорошо получаться. Да, я вам не сказал? — Он посмотрел на часы. — Они должны быть здесь с минуты на минуту. Колин хочет сфотографировать детишек, и хотите верьте, хотите нет, решил доверить мне священные физиономии.

— Адам, я пожалуй, пойду, — неловко выговорила я. — Все равно фотографировать меня без толку. Забудем об этом. — Но в это мгновение Джилл открыла дверь студии, и следом, не ожидая приглашения, ворвались Руфь и Иен. Вбежавший первым Йен остановился, заметив длинную фигуру Адама. Руфь протиснулась мимо него, и, широко разведя руки, восторженно обхватила Адама за талию.

Не знаю, кто готовил близнецов к съемке, но никакая мать не могла бы сделать лучше. На Руфи было голубое платье, на Йене — пиджачный костюм с рубашкой и галстуком. Их отец выглядел так же шикарно. Я не часто видела его в темном костюме. И эффект был впечатляющим — крахмальная рубашка, идеально белый платок, причесанные темные волосы, отлично ухоженные руки.

— Не обращайте на нас внимания. — Он добыл из кармана расческу и занялся волосами Йена, что вызвало у меня улыбку.

— Хоть теперь расслабьтесь, — взмолился Адам совершенно некстати.

Расслабиться, как же! Теперь, когда Колин поглядывал на меня, это было совсем нереально. Я ответила ему сердитым взглядом. Тут было не до шуток! Надо было помнить о шее и спине, не смотреть прямо вперед и чуть наклониться, — и еще расслабиться. Стоит с таким видом, словно готов лопнуть от смеха! Я ему покажу, я припомню ему «Дебби», и бычьи хвосты, и разозлившихся угрей!

Два щелчка и довольный голос Адама:

— И почему бы вам в первый раз не выглядеть так же!

Не надо было быть профессионалом, чтобы понять, что фотографировать Руфь — одно удовольствие. Совершенно не смущаясь, с врожденным изяществом она сидела, устраивалась, наклонялась, и все скорбные морщины исчезли с лица Адама, когда он менял пластинку за пластинкой. Йен был полной противоположностью ей: он или набычивался, или ухмылялся, как обезьяна, прятал руки за спину и выворачивал ступни.

Когда его мучения, наконец, окончились, место под софитами занял его отец. Он сидел с чуть надутой улыбкой и хитровато искоса поглядывал в камеру:

— Продолжим битву, — сказал он.

Адам равнодушно смерил его взглядом:

— Знаете, вы прибавили в весе.

Наступило непонятное молчание, и еще непонятнее было лицо Колина.

— Я сбросил три фунта, — почти извинительно сказал он. — Разве еще что-то заметно?

— Заметно? — хмыкнул Адам. — Когда вы в следующий раз наденете этот ваш килт, то будете похожи на эркер. Сколько вам? Сорок?

— Смилуйтесь, — робко сказал Колин, — еще четыре года до сорока.

— Да, — без всякого выражения сказал Адам, — так я и думал.

Он, как породистый жеребец, вытянул собственное длинное, тощее как палка тело.

После такого явного издевательства я с трудом поверила своим ушам, когда несколькими днями позже услышала, что лучший тенор Адама заболел и, чтобы не отменять концерт, он все-таки попросил Колина о помощи. Колин согласился с условием, что его имя останется неизвестным.

— Вы, наверное, шутите, — одернул его Адам. — Я уж точно не раскрою ваше имя. А дальше сами увидите.

— Интересно, как вы могли его просить, когда он вам так неприятен, — высказала я недоумение.

Адам покраснел.

— Ради хора я бы пошел не только на это. — Я ему поверила. Сколько времени, умения и стараний он без устали месяцами отдавал хору. — И на случай, если в вашей прелестной головке таятся темные мысли, — протяжно добавил Адам, — имейте в виду, эти фотографии, что я снимал, будут очень хорошими. Это ко всем относится. Да-да, когда вы их увидите, то поймете, я думаю, что свое дело я сделал. В воскресенье посмотрим, сделает ли он свое.