Песочные часы

Привели еще группу, человек шесть. Еще сильнее запахло потом. Трое сели на диван, на краешек, как перед стартом, потеснив Катьку Меерзон, которая забилась в самый угол, подперев лицо сжатыми кулаками.

Вышла Северина.

— Ни пуха, ни пера! — сказала мне Ёлка в спину.

Инструкторов было трое, две девушки и между ними светловолосый симпатичный парень, действительно немного похожий на киноартиста Столярова из любимого кинофильма «Цирк». Стол был выдвинут ближе к середине комнаты и накрыт кумачовой скатертью с чернильными пятнами на свесившейся части.

Трое разглядывали меня и молчали.

Я стояла перед ними, сжимая руки за спиной и стараясь держать повыше голову, чтобы казалось, что я не боюсь. Наверно, со стороны это напоминало репродукцию известной картины художника Иогансона «Допрос партизанки».

— Почему ты хочешь вступить в комсомол? — мягко и дружелюбно спросила левая инструкторша, с черными волосами, зачесанными валиком над прыщеватым лбом.

Вопрос был так легок, что я не сразу поверила в свое счастье. Это был почти литературный вопрос, он не требовал точных дат и точных названий, тут можно было трепаться, это я умела, нужно было только продраться сквозь обязательные фразы типа «хочу быть в первых рядах советской молодежи», а там, среди художественных образов, я покажу, на что способна.

Я ответила, что мечтаю приумножать трудовую славу своей Родины, а если придется, отдать за нее жизнь, как отдали герои-комсомольцы — Любовь Шевцова и Ульяна Громова, Зоя Космодемьянская и Лиза Чайкина, лучшие представители Советской молодежи, которые не только всей своей короткой, но яркой жизнью, но и своей героической… — я гулко сглотнула, чтобы приглушить зазвеневший в голосе пафос.

И увидела глаза светловолосого. В этих глазах была та беспросветная, сонливая, зеленая скука, какая бывала у наших мальчишек в Плёскове, когда после полдника и до ужина наступало свободное время, а день выдавался дождливый, и скука толкала мальчишек, а иногда и девчонок, на тупые, безжалостные развлечения — привязать нитку к лапке майского жука, надуть лягушку через соломинку.

Я почувствовала себя этой самой лягушкой. Он смотрел на меня именно с таким выражением — какой бы вопросик подкинуть, чтобы я задергалась и заквакала. По тому как что-то мелькнуло в его взгляде, я поняла, что он нашел этот вопросик и уже идет ко мне с соломинкой… Господи, помоги!

— Назови секретаря компартии Венгрии.

Спасибо, Рудковская! Неся за меня всю тяжесть ответственности и зная мою тупость и лень, она заставила меня выписать на бумажку всех секретарей компартий социалистических и капиталистических стран и вызубрить их наизусть. Она гоняла меня по этим секретарям в течение всего последнего месяца вразбивку и в столбик, ловя в буфете, на улице и даже в школьном туалете. Благодаря Нинке я знала всех секретарей так, что хоть ночью меня разбуди — ответила бы.

Я сразу поняла каверзу вопроса: имя и фамилия венгерского секретаря, если их произнести слитно в именительном падеже, звучали довольно неприлично. Возможно, инструктор надеялся сконфузить меня и хоть этим развеять унылую серость кумачево-чернильного застолья.

Но не выйдет!

— Секретарем коммунистической партии Венгерской народно-демократической республики является товарищ Матиас… — я сделала небольшую паузу перед тем, как произнести фамилию секретаря, посмотрела в глаза инструктора со скромной благопристойностью, отсекающей малейшее подозрение в какой-либо двусмысленности, и закончила: — Ракоши!

Он ответил мне веселым партнерским взглядом, как если бы мы играли в «гоп-доп» и я сходу угадала, в какой руке у него монетка.

— Молодец, знаешь, — сказал он.

Мне ужасно хотелось ответить на его улыбку, губы так и разъезжались, но — «люди, я любил вас, будьте бдительны!» — я посмотрела на него постным взглядом тупицы, и ямочки исчезли с его симпатичного лица.

Вторая инструкторша, толстая, лениво растекшаяся по стулу, зашевелилась и спросила:

— В каком году и какими орденами награжден комсомол?

Всё, конец. Провалилась. Подвела Рудковскую. Разрушила ее веру в человеческую порядочность. Ведь сколько раз она предупреждала: выучи! Спросят! И на инструктажах говорили, а я не записала и не запомнила. Понадеялась, как всегда: авось не спросят! Авось не меня!

— Так какими же?..

За моей спиной спасительно скрипнула дверь. Вошла Анечка и села на четвертый, свободный стул. Наклонилась к толстой, прикрыв рот свернутым в трубочку тетрадным листком, и о чем-то ее спросила. Та ответила, Анечка опять спросила. Та начала перебирать лежащие перед ней бумаги, нашла нужный листок, передала Анечке. Когда толстая снова посмотрела на меня, то по некоторой напряженности ее вялого взгляда можно было догадаться, что она подзабыла, о чем только что меня спрашивала. Повисла пауза, которую прервал симпатичный инструктор:

— Скажи, кем ты хочешь стать, когда кончишь школу?