Песочные часы

Это было, как если бы добрый волшебник взмахнул палочкой и заменил мне задачу на извлечение квадратного корня из шестизначного числа на вопрос, сколько будет пятью пять. Кем хочу стать?! Да кем угодно, лишь бы толстая окончательно забыла про свой вопрос.

— Я хочу стать астрономом и раскрыть тайну Тунгусского метеорита, — ответила я, чуть было не добавив: «Под руководством Феликса Зигеля», но это было бы совсем уж предательством по отношению к Ёлке, она и так обидится, если узнает, что я присвоила ее красивую мечту. Прости, Ёлка, но каждый спасается как может.

На лицах моих оппонентов возникло выражение некоего задумчиво-мечтательного одобрения. Анечка кивнула. Толстая моргнула, словно прикидывая, так ли уж необходимо будущему астроному знать, в каком году и какими орденами награжден комсомол. И решила, что — не так уж. А инструктор улыбнулся мне с явной симпатией.

— Можешь идти, — сказала черненькая. — Скажи, чтобы Меерзон вошла, Явич приготовилась.

…Инструктор с ямочками привел нас в комнату, похожую на камеру хранения: полки снизу доверху забиты папками, на подоконнике и на столах тоже папки. Инструктор по очереди пожал всем нам руки и вручил комсомольские билеты.

Я держала в руках маленькую темно-бордовую книжечку с черным профилем Ленина, с летящей над ним строкой: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», а под ним — вот они, те самые слова, искрящиеся как костер, как солнце, как сбывшаяся мечта: «Всесоюзный Ленинский Коммунистический Союз молодежи». Я — комсомолка! Счастье окружило меня прозрачным куполом, я не шла, а летела сквозь коридор, мимо белой двери и черного дивана, на котором всё ещё маялся кто-то, по сбитым ступенькам крыльца в слепящую свежесть переулка. Лишь через какое-то время я поняла, что все мы, пятеро, идем в сторону школы, мимо ворот со львами, к киоску Союзпечати, к знакомому продавцу — покупать комсомольские значки.

У продавца было удивительно красивое, интеллигентное лицо, пышная седеющая шевелюра, широкие плечи, по которым угадывалось сильное, стройное телосложение. На лацкане слегка залоснившегося, но всегда аккуратного пиджака пестрела планка орденов. Он давно работал в этом киоске, мы покупали у него ластики, ручки, «Мурзилку», «Пионерскую правду», фотографии киноартистов. Мы здоровались с ним, когда проходили мимо.

У него не было обеих ног выше колен. Закончив работу, он пересаживался на низенькую тележку и двигался по улице в сторону Зубовской, в сопровождении женщины с измученным молодым лицом, гремя по асфальту колесиками и отталкиваясь от тротуара зажатыми в руках деревянными штуками, похожими на утюги.

Катька Меерзон лепетала счастливым голосом: «Вы даже не представляете, девочки!.. Я загадала: если примут, значит всё, всё будет хорошо!» Мы с Ёлкой понимали, о чем она. Как после оказалось, понимали и остальные. Потом нам сказала Танька Галегова, что и в райкоме все было известно и стоял вопрос, принимать Катьку или нет. Но Любаша позвонила секретарю райкома, своему бывшему ученику, и попросила принять под ее, Любашину, ответственность. И тот дал указание.

Продавец смотрел, как мы, щебеча и ликуя, прикалываем к лямкам своих черных фартуков комсомольские значки, и в глазах его было такое выражение, будто он почему-то нас жалеет.

Зимние каникулы

От кого-то слышала, и мама не раз говорила, что девушки к шестнадцати годам хорошеют. Значит, оставалось три с небольшим месяца, но, как показывало мамино зеркальце, видимых изменений к лучшему пока не было.

На днях шла по Кривоарбатскому. Кто-то тронул меня за косу. Я обернулась и увидела совершенно незнакомого довольно старого гражданина. Он сказал:

— Я думал, что у девушки с такой косой — лицо мадонны. К сожалению, я ошибся.

Обогнал меня и пошел впереди.

— Индюк тоже думал! — сказала я ему в спину.

— Извините! — ответил он, обернувшись.

Я зашла в какой-то подъезд и засунула косу под шубу. А дома заперлась в ванной и долго ревела. Особенно почему-то обидно было, что он извинился.

Несколько дней мы всем классом оставались в школе после уроков, делали праздничную стенгазету в стихах, нанизывали кусочки ваты на длинные нити, вырезали из бумаги снежинки. Настроение у всех было приподнятое, потому что на Новогодний вечер к нам были приглашены мальчишки из тридцать шестой школы.

Сначала, как всегда, был довольно унылый концерт самодеятельности, а потом завели патефон и начались танцы. Конечно, большинство девчонок танцевало «шерочка с машерочкой», а большинство мальчишек подпирало стены, но несколько пар танцевало по-нормальному. От Ёлки не отходил один, с пробивающимися усами и бакенбардами. Не тот, с которым она познакомилась на катке, а уже новый. Я завидовала — Ёлкиной фигурке, ямочкам на щеках, а особенно той свободе, с которой она общалась с этим своим новым ухажером. Ее и другие приглашали, оттирая этого.