Песочные часы

А в остальное время года в магазине спокойно. Возятся хомячки, над ними обитают волнистые попугайчики, желто-зелено-синие. Напротив них щебечут щеглы и чижи. Иногда завозят черепашек, их быстро раскупают. В другой половине магазина — рыбки. Сказочный и очень красивый аквариумный мир. Рыбки не плавают, а движутся в воде среди игольчатых и широколистных ярко-зеленых водяных растений, трепещут как флажки, склевывают что-то с листьев, с камешков на дне, глядят сквозь стекло на публику, толпящуюся у прилавка. У рыбок — выражения лиц. Любопытное, грустное, брезгливое. Продавщица опускает в воду сачок на длинной палке, точным движением подцепляет рыбку и выпускает ее в подставленную банку. Рыбка мечется вверх-вниз, и те, в аквариуме, тоже мечутся, но через минуту успокаиваются и снова движутся в зеленоватой воде маленькими рывочками.

В магазине «Детская одежда» кроме одежды продавали еще лыжи и санки. Санки — простые и сидячие, ступенькой, с обитыми кожей спинкой и сиденьицем, с маленькими кисточками-висюльками по бокам. Очень соблазнительные, но на них неудобно съезжать с горки, и мы предпочитаем простые, чтобы съезжать не только сидя, но и лежа на животе и тормозя ногами.

А еще в этом магазине продают диафильмы. Диаскоп есть у Маринки, и я хожу к ней смотреть «Братья Лю», «Сказку о потерянном времени», «Желтый аист», жаль, что у нее нет того диафильма, который я не досмотрела в Горьком — про детей, заблудившихся в лесу с живыми деревьями. Неизвестная их судьба еще долго тревожит мое воображение.

Даже магазин «Табак», напротив уже не существующего «Арса» и тоже уже не существующий, напоминал веселую детскую комнату, со своей расписной красно-черно-золотой хохломской мебелью, детскими столиками, шкафчиками, узорчатым прилавком, подобием маленькой барской усадьбы в классическом стиле, с колоннами, балкончиками, башенкой. Скромный табачный ассортимент тех лет: папиросы «Волна», «Прибой», «Беломор», «Казбек», трубочный табак, сигареты «Дукат» и «Ява». Позже появятся сигареты с фильтром в оцелофаненных мягких коробочках с тоненькой опоясывающей ленточкой-открывалкой — «Новость», «Краснопресненские», за которыми гонялись и выстаивали очереди, а еще позже — «Фемина» в твердой красной коробочке, на которой изображена элегантно курящая красавица, всем своим видом приглашающая испытать это наслаждение и, в конце концов, соблазнившая нас, девчонок, на первую сигарету.

Арбатская площадь еще не прорезана подземными переходами, она именно площадь, широкая, овальной формы, ограниченная слева кирпичным зданием, где была аптека, к дверям которой с двух сторон вели ступеньки, а справа, как и сейчас, — Гоголевским бульваром с памятником Гоголю, но не нынешним, вперяющем гордый взгляд куда-то вдаль, а прежним, андреевским, перенесенным во двор того дома, где Гоголь скончался, — понурым, низко наклонившимся в своем кресле. По бокам памятника — фонари на чугунных колоннах. Низ фонарей — лежащие львы с вытянутыми передними лапами и удивленными глупыми мордами, скорее лягушачьими, чем львиными. Между лапами — маленькая узкая чугунная горка, по которой можно проехаться на корточках, держась за львиные лапы. Мы-то уже большие, не катаемся, но малышня съезжает, и на их лицах — счастливое выражение защищенности, а на лягушачьих мордах львов — выражение наивности и дружелюбия. А Гоголь, наклонившись, будто смотрит на детскую возню со своего постамента, и ему становится не так грустно.

Нам Гоголь открывается с рассказа «Страшная месть», который читает по радио Анна Алексеевна Орочко. Она живет в первом подъезде, в десятой квартире, ее приемный сын Женя играет с нами во дворе, взрослые называют ее Асей, а она волшебница, оказывается, да-да, мы замечали и раньше в ее лице, в черных глазах, в завораживающем низком голосе что-то колдовское.

Мамы и папы нет дома. Я лежу на их широкой тахте и слушаю радио — черную тарелку на стене. И Гоголь врывается ко мне голосом Анны Алексеевны, во всей мощи. Панночка, дрожа, стоит перед колдуном, он протягивает к ней руки, и руки проходят сквозь нее… Звучит чудо-голос, вызывая во мне чувство ужаса. Кажется, откройся сейчас дверь или скрипни пол — умру от страха.

На следующий день оказывается, что не только я, но и Валя, и Наташа, и остальные дворовые слушали «Страшную месть». И тогда вошел в нашу жизнь Гоголь с его «Вечерами на хуторе…», «Вием», «Кровавым бандуристом», с горячим обсуждением деталей, с выяснением непонятных мест…