Песочные часы<br />(Повесть)

— Это, дорогой мой, известно только врачу. С медициной шутки плохи.

— Ладно. Раз дело дошло до угроз, я сдаюсь. Тогда договаривайтесь с институтом, пусть меня освободят от других работ.

— Это мы устроим. Доктор Берсон был полковым врачом у директора института.

Вмешалась женщина:

— Вы слишком большую ставку делаете на блат.

Эгле сделал невинные глаза:

— Что вы! Вовсе не на блат. На бывших и на возможных больных. А кто может поручиться, что он не заболеет? Даже автоинспектор не может, хотя важней его начальников нет, поскольку его решения не обжалуются.

Женщина засмеялась.

— Средства мы поищем.

— Ищите, ищите. Знаете, на будущий год я, возможно, уйду на пенсию, поэтому хотелось бы все заранее утрясти.

— Вы — на пенсию?! Не могу себе представить вас сидящим дома.

— Пенсия для меня важна тем, что я смогу дольше спать по утрам. А теперь я вас отвезу в Ригу.

В Риге Эгле сдал кровь на очередной анализ, после чего зашел в кафе-мороженое в центре города, так как почувствовал усталость. Другим он любил рекомендовать отдых за городом, в тиши полей, где слышно лишь гуденье пчел. Сам же искал на этот раз отдыха в городском шуме. Эгле сидел, потягивая кофе, и шелест чужих разговоров и автомобильный гам, доносившиеся с улицы, успокаивали его.

Напротив кафе, в листве лип виднелись бледно-зеленые шарики будущего липового цвета. До осени еще далеко: Эгле нащупал в кармане сложенную бумажку. Это было заявление с просьбой об отпуске. Надо бы переписать, в кармане листок помялся. Позавчера группе больных начали давать Ф-37. Архитектор обещал поторопиться с доработкой проекта. Интересно, как пойдут дела у Вединга, Лазды и других, кто принимает Ф-37. Если надежды не оправдаются, то надо снова думать и думать…

За столик сели двое юношей. Пальто из тонкой непромокаемой ткани с погончиками на плечах они не сняли. Это модно, современно. Для чего нужны погоны? Может, под них надо пропускать ремешок от фотоаппарата или засовывать перчатки? Но перчаток у них нет. «У меня туфли на толстой микропоре. В дождь ноги не промокают, и меня не мучит насморк. Десять лет назад толстые подошвы намекали бы на легкомысленный нрав их обладателя. Взгляды меняются. Интересно, какой ширины будут носить брюки через пять лет?»

Эгле снова погрузился в раздумье, рука его машинально двигала чашечку с кофе. Наверно, сидевшим напротив ребятам он показался смешным тем, что таращился в окно, вытянув жилистую шею, и глупо подпихивал свою чашку. Они с ухмылкой подтолкнули друг друга локтем. Эгле заметил жест и вздрогнул.

Он почувствовал, что на какое-то время ускользнул из-под собственного контроля. Это большое искусство — уметь всегда видеть себя со стороны. «Воспитанный человек делает это всю жизнь. Стало быть, хорошее воспитание включает в себя искусство наблюдать за собой со стороны. Подчас это не легко. Меня ранили злые духи, именуемые рентгеновскими лучами. Этих духов вызвал сам человек, он иногда еще не умеет справляться с ними. Человек навызывал множество разных духов, которые спали вечным сном, вплавленные в руду и погребенные на километровых глубинах под землей, но повелевать ими еще не в силах. От радиоактивных излучений ежегодно заболевают и гибнут люди, которые могли бы и не умереть, если б человек не был столь умен и не научился расщеплять атом. А я лично голосовал бы, например, за запрещение рентгена», — рассуждал Эгле.

Спиной к нему, у двери, стоял плечистый человек невысокого роста, в вельветовом пиджаке и берете. Человек высматривал свободное место. Потом он повернулся, и Эгле сразу узнал в нем своего старого друга, скульптора Мурашку. Тот, заметив Эгле, радостно устремился к нему с распростертыми объятиями, забыв про солидность и приличия.

— Ты до того заработался, что тебя и не узнать — такой тощий! — воскликнул он, снимая берет.

— А ты дотанцевался до того, что макушка заблестела, — не остался в долгу Эгле.

— Зачем мне волосы! Я теперь могу себе шляпу купить. Раз уж встретились, пошли ко мне, вспомянем годы молодые!