Песочные часы<br />(Повесть)

Берсон уселся в кресло и многозначительно помахал толстым конвертом.

— Вот инструкция по лабораторному исследованию доноров. Самое сложное — подготовка их костного мозга. Необходимые растворы и реактивы Дубнов привезет из Москвы, он же сам введет костный мозг.

— Все это так. Вопрос в том— чей мозг? Мы упустили одно пустяшное обстоятельство: кто даст мне свой костный мозг?

— Не беспокойся — за донором дело не станет!

— Мне неловко просить человека об этом. Просто язык не повернется завести разговор.

— А скольким ты помог вернуться к жизни?

— Я это делал не из расчета, что мне заплатят тем же.

— Мы все обеспечим. А ты запасись оптимизмом и не теряй его. — Берсон выключил освещение в негатоскопе. — Ступай домой, отлеживайся.

— Так-то оно так, да ведь когда нет сил, больше всего хочется работать. По-видимому, человеку свойственно желать то, что трудно дается.

— Философия, вполне подходящая альпинистам. — Берсон положил сигарету в пепельницу. — Жаль, что ты не куришь. Теперь я в санатории делаю это за двоих.

После ухода Берсона Эгле окончательно понял, что настал час распрощаться с санаторием. Во всяком случае, на время. А может, и навсегда. Навсегда? Ну нет. Не говоря уж о прочем, он должен вылечить Лазду, ведь дал слово. Он в ответе за всех, кому начали вводить Ф-37. А что, если у них не наступит улучшение? Тогда его уход с работы был бы равносилен бегству, бегству от ответственности. Если смерть — бегство от ответственности, то умирать — малодушно. Намеренно он не сбежит. Стало быть, расставание временное.

Эгле выдвинул ящики письменного стола и переложил в портфель пачку бумаг и заметок. Туда же он положил и фонендоскоп, которым выслушал тысячи вздохов больных легких. Подержал в руке песочные часы. Их брать не следует. Пусть остаются здесь и напоминают, что надо спешить, ведь жизнь не стоит на месте и болезнь не мешкает.

Затем Эгле подошел к портретам. Постоял перед Форланини, научившим врачей пневмотораксу, и вспомнил, что в латышском энциклопедическом словаре, изданном в 1931 году, не обнаружил имени Форланини. Зато в этом же томике упоминался некий Фогт, известный своей монографией о папе Пие Втором.

Из окна виднелась большая лужайка с несколькими соснами посередине. Вдоль дорожек цвели чуть блеклыми солнышками далии. Можно было подумать, что кто-то прогуливался с кистью, обмакнутой в акварель, и изредка прикасался ею к траве. В конце парка больные складывали на вешала недосохшее сено. Лето перевалило на вторую половину.

В дверь постучали, и вошла Гарша. Ее приход отвлек Эгле от раздумий, и ему показалось, что Гарша догадывается о его мыслях. Эгле отошел от окна, взял из вазы желтый ноготок и понес его к носу гипсового барашка.

— Представляете — не ест!

Гарша стояла, прислонясь спиной к двери, и смотрела на Эгле. Сегодня она не прятала глаз за опущенными веками, и чувствовалось, что она до конца обдумала то, что собирается сказать и сделать, и непоколебимо уверена в своей правоте.

— Доктор, одним из доноров буду я.

Эгле положил цветок к ногам гипсовой девочки. Кто знает? — может, более подошла бы сейчас усмешка, поскольку его ответ до глубины души огорчил Гаршу своей несправедливостью.

— Спасибо на добром слове, но…

— Почему? Я же здорова.

— …но, видите ли, я опасаюсь, что один близкий мне человек… почувствует себя обиженным.

— Разве сейчас это имеет какое-нибудь значение?

— Все же существуют известные нормы отношений между людьми.

— Жизнь и смерть не придерживаются норм.

— Но люди, пока живы, — придерживаются. А я еще поживу.

Гарша улыбнулась, но горестно, будто не по своей воле. «Конечно, я — не Герта, даже кровь моя не годна», — хотелось ей сказать.

Эгле погладил мордочку гипсового барана.

— Вы подкармливайте и берегите барашка в мое отсутствие.

— Оно будет недолгим! — воскликнула Гарша.

В шортах цвета хаки Янелис стоял в конце аллеи у калитки своего дома и держал за загривок Глазана, брехавшего на коровье стадо. Коровам торопиться некуда, и они не понимают, что такое спешка. Эгле пришлось затормозить и отводить рукой любопытные рогатые морды. Тем временем к Янелису подошла девушка в короткой желтой юбочке, с толстой косой. Она вышла из тени дерева и стала у калитки, где цвел нежными розовыми цветами с желтой серединой куст шиповника. Девушка сорвала цветок, но куст, в подтверждение того, что он имеет отношение к благородному семейству роз, больно уколол ей палец. Пес, верный страж хозяйского сада, следовательно и злополучного шиповника, перестал лаять на коров и сделал попытку цапнуть девушку за ногу.

— Усмири свою гиену, — взвизгнула она.

— Знакомых не кусает, — отозвался Янелис грубоватым голосом, который еще не годился для пения, поскольку в него иногда врывались петушиные нотки.

Девушка размахивала зеленым купальником.

— На озеро? — спросил Янелис.

— Отгадал. Только я плохо плаваю. Одной страшно.

Янелис втолкнул Глазана в калитку.

— Ты тоже идешь? — Девушка хлопала купальником себе по ногам.

— Я бы пошел, но давай попозже?