Песочные часы<br />(Повесть)

— Совершенно неожиданно у нее вновь обнаружены палочки, — пояснила Абола. — Мы должны выяснить, откуда они выделяются. Возможно, из больного бронха.

Оставив коллегу в коридоре, Эгле вернулся к Дале и, поскольку в палате никого больше не было, пристально посмотрел ей в глаза.

— Это не ваши бациллы. Из ваших легких бациллы не выделяются. У кого вы одолжили микробов и с какой целью? Пенсию вы получите и без того как инвалид второй группы.

Дале осторожно облизала свои ярко накрашенные губы.

— Верно, доктор, это не моя мокрота. Но ведь Алдеру плохо, мне нужно быть с ним.

— Могли бы мне сказать!

— Я же знаю, что по инструкции вы не можете так долго держать хронических больных.

— Вечная беда всех туберкулезников — слишком много вы знаете. Инструкции вам известны, а где мой кабинет — не известно.

— Говорят, вам тоже невесело. Я не хотела вас тревожить, — оправдывалась Дале.

— Но вы же видели, что я на работе.

— Так-то оно так. Значит, продлите мне лечение?

— Да. Передайте Алдеру, что последний анализ у него лучше. А теперь я посмеюсь над вами — не удалось меня обмануть, а? — Эгле прищурил глаз и в самом деле засмеялся, довольный своей проницательностью.

В коридоре у палаты, где лежал Вединг, врач предупредила:

— У Вединга в связи с небольшой ангиной подскочила температура. Он непрерывно измеряет ее и дважды в день гоняет няню на почту телеграфировать жене, сколько у него градусов.

Эгле вошел в палату. Вединг неподвижно лежал на спине и не обратил внимания на вошедших. Изо рта у него торчал термометр. Эгле присел подле его койки.

— Что это еще такое?

— Так точнее всего, вы это могли бы и сами знать, — ответил Вединг и снова вложил термометр в рот.

— Извините, я совсем забыл об этом, — с деланной серьезностью наморщил лоб Эгле. — Хорошо. Только теперь уж не вынимайте термометр изо рта, пока я не договорю до конца. Так вот: няня на почту больше ходить не будет, иначе она не сможет обслуживать других больных. Если возникнет необходимость, мы телеграфируем сами. Это, во-первых. Во-вторых, если температуру измерять непрерывно, то она повышается, посему запрещаю вам это делать чаще двух раз в день.

Вединг извлек на секунду термометр.

— Вы не можете мне запретить наблюдать за состоянием моего собственного здоровья.

— В-третьих, на острове Святого Маврикия был такой случай: один человек тоже держал весь день во рту градусник. От этого у него свело судорогой челюсть, он раскусил термометр, проглотил ртуть и через два дня умер от отравления ртутью.

Вединг, словно в гипнозе, не сводил с доктора глаз.

— Я вам назначаю воздушные ванны… Если у него нет сил самому выйти, пусть санитары выносят его вон туда, на лужайку, — добавил он уже Аболе. — Рядом поставьте большую пальму, чтобы солнечный удар не хватил. Не забудьте про пальму!

Когда врачи ушли из палаты, Вединг достал изо рта термометр и внимательно исследовал, не заметно ли на стекле меток от зубов.

Наконец Эгле вошел в семнадцатую, к Алдеру. Алдер сидел, подпертый тремя подушками. Руки, точно утомленные тяжким трудом, лежали поверх одеяла. В кружке на окне опять стояли свежие ромашки.

— Положение улучшается, — начал Эгле.

— Да, я это чувствую. Крови в мокроте больше нет, — шепотом говорил Алдер, будто бы то, что он чувствует себя лучше, являлось тайной.

Эгле знал, что состояние не изменилось, но и знал также, что Алдеру очень хочется, чтобы оно улучшилось, и потому добавил:

— Палочки в мокроте есть, но меньше. Нам надо продержаться до зимы, до морозов, тогда мокроты поубавится, и будете меньше кашлять. Будем дожидаться зимы.

«Оба мы будем дожидаться зимы, — подумал Эгле. — Зимой мы будем ждать лета, потому что весенние оттепели, когда днем пригревает солнце, а ночью под ногами хрустит ледок, — тоже незавидное время для легочников. Тяжело Алдеру. Если в груди недостает воздуха, а ты знаешь, что вокруг целый океан, то страдание причиняет не только то, что нечем дышать, но и чувство несправедливой обиды. Если у меня мало крови, а я знаю, что в войнах тысячи литров крови вытекали и вытекают на землю, то я мучусь не только от болей в сердце, которому не хватает крови, но и от чувства несправедливости. Мы оба страдаем. Возможно, он больше, полагая, что существуют на свете лекарства или мудрый врач, которые могли бы спасти его, но все упирается в невозможность доставки в „Арону“ этих лекарств или врача. И вообще — страдание не температура, которую можно измерить градусником: у меня сильней, у тебя меньше».

— Будем дожидаться зимы, — выходя, повторил Эгле.

«Правда, старики говорят, зимой умирать нельзя, — живым трудно в мерзлой земле рыть могилу.

Вот мы и будем ждать лета, летом — зимы. Впрочем, этак нам вообще конца не будет. Нет, не будем нахалами, уступим место другим».

Эгле по привычке посмотрел в окно, и тут, словно шип, кольнула его мысль, что, возможно, и он последнее лето любуется далиями на лужайке. Хотелось, как ребенку, расплакаться, излить душу маме, просить у нее защиты, закричать, что он не хочет, не хочет…