Песок

– Правда? Вот ты слушаешь, или чувствуешь ту историю, которую я рассказываю. И, хотя я слышу каждую твою мысль, мне совершенно не известно, как ты на нее откликаешься. Все равно глаза, лицо – говорят больше. Знаешь, у меня страшное подозрение, что никакой телепатии здесь нет, а мы просто слышим свои внутренние голоса. Свою интерпретацию собеседника. Конечно, такая же неправда – читать по твоим глазам, по твоему лицу. Но мы сами выбираем себе неправду. Потому что правду никогда не выбирают, для ее постижения не нужно быть человеком, достаточно быть камнем, мертвым камнем, песчинкой. Песчинка вобрала в себя всю правду на свете: правду этого самого света, воды, ветра, времени, старости. Она знает всю правду. Но что с того? Какова цена песчинки?

– Сегодня? Зазор между «вчера» и «завтра», который стал настолько неуловим, что люди объявили его высшей ценностью жизни. Ты слышишь, как они говорят: «жить сегодняшним днем, жить без оглядки!», но вчера они об этом совсем не думали, и завтра объявят символом свободы что-нибудь другое. У каждой эпохи – своя неуловимая ценность. Очень смешно, что у нашей – именно такая. Но скоро она перестанет быть неуловимой, ее растиражируют с телеэкранов, как «душу», «любовь», «веру». О, господи! В мире слов нет никаких шансов что-либо услышать. И это прекрасно.

– Память? Это наваждение, которое мучает умирающих людей. Это бессилие. Мнемозина – муза бессилия и старости. Ты же знаешь биологию: каждые десять месяцев в организме не остается старых клеток. Одни умирают, другие рождаются. Куда же девается память? Никто не спрашивал. А ведь это так очевидно! Умирающие клетки мозга что-то рассказывают тем, кто только что родился. Память остается в плоти не как личный опыт, а как легенда. Каким способом ее пересказали? Словами? Образами? Стоит ли этим легендам верить – ведь (если допустить, что клетки как люди) мы не знаем, в каком настроении были умирающие? Когда мы начинаем слишком доверять своей памяти, она делает с нами что хочет. Она нас убивает в итоге, она нас отвлекает от реальной жизни, пытаясь все ее несоответствия своей легенде сделать для нас незаметными. Мы слепнем. Не следует доверять памяти. И все-таки дослушай мою историю до конца.

ЕЕ ИСТОРИЯ – ЛОЖЬ

Понимаешь, о чем все это. Про мертвый мир. Я ведь не сентиментальна, знаю, что мир моих родителей, моего детства – такое же умертвие. Только очень молодое. Смерть маскируется под жизнь. Особенно в воспоминаниях, да?

Сейчас у меня такое чувство, будто я кормлю своей памятью собаку. Отрезаю ей кусок за куском. Память. Падаль. Ну вот, дальше было так: в этом журнальчике меня заметили, я стала там почти своей. Можно было бы с этими ребятами познакомиться в реале, наврать себе биографию – не хуже той, что сейчас вру тебе. Прости. Правда не для этих мест. И вообще…

Она умолкает на мгновение, потом, встряхнув головой, продолжает:

– Какая разница? Мы все равно придумываем себе людей. Даже тех, с которыми приходится жить. Спать. Просыпаться. И если они придумывают себя, разве это что-то меняет? Только чуть больше слоев фантазии. А есть ли еще что-нибудь, кроме этого? Кроме наслоения наших фантазий? Ты думаешь, это важно?

– Не знаю. Но зачем придумывать себя?

– Нет ничего интересней.

– Да, кажется, я понимаю. И все-таки, я хочу правды, как у твоих песчинок. Ты что, боишься, что мы состаримся в мгновение ока? Зачем легенды?

– Для игры. Да… Чтобы добраться до чего-то, что важнее правды. Важнее тиража правды. Общеупотребительной, понятной, готовой правды. Ты понимаешь?

– Пусть. Но я хочу знать о тебе…

– Последнее танго в Париже? Смотрел, да?

– Смотрел. Но там другое. Пойми, я хочу знать чтобы быть уверенным…

– А вот фиг тебе! – она кричит, ее лицо почти перекошено – Никогда! Ты никогда не будешь ни в чем уверенным! Жизнь без гарантий, да? Это тебе слишком страшно? В Бога ты веришь…

Она отворачивается и замолкает (верно, в старых романах о таком писали «роняет голову на грудь», ну как можно вообще вообразить подобный жест без помощи палача?).

– Что? Я должен верить в тебя как в Бога?

– В любого человека.

Она говорит тихо, почти про себя.

– Я так думаю, в любого человека, к которому ты как-то относишься. Ты веришь как в Бога. Что ты о нем, в сущности, знаешь? Что он существует? Это и про Бога известно. Что ты его видишь? Ну что ж. Видишь и видишь. Слышишь и слышишь. Все знают, как устроено человеческое тело. Ты слышишь себя, колебание своих барабанных перепонок. Ты видишь себя, свою сетчатку глаза. Ты в коробочке. В человека можно только верить. И если веришь, ты из своей коробочки выходишь…

– Тогда я верю в тебя.

– А… Слушай, трудно быть богом, ага? – она оборачивается ко мне, ее глаза снова смеются. – Честное слово, даже не знаешь, что на это сказать. Что я тоже верю в тебя? Да?

– Да!

– Да.

– Да.

ИТАК…

Вернемся в мир, в котором мы живем. Или он в нас? Вопрос философский. Слишком. Наплевать.