Песок

Все просто. До сих пор – ни одной раны, ни одного пореза. Только мнимые раны, которые затягиваются на глазах. Чему удивляться? Тут же нет ни одного предмета, которым можно порезаться, повредить тело. Только песок. Остальное – иллюзия.

Мы идем к берегу. Я должен показать ей свод. Камень. Плиту.

Эта могила не для Эзри. Его нет здесь. Его нет там. Он за пределами жизни и смерти. Но то, что открылось для нас – путь к побегу.

Я совсем не удивлен, что на камне следы крови. Странно, если бы их не было.

Но вот теперь наша очередь.

В трехстах метрах от могилы – берег. Оливковая вода. В трех километрах дальше – гора Сара. Граница территории мертвого озера. Выход. День пути по берегу.

– Мы должны пролить свою кровь в воду. Неважно как. У нас будет для этого осколок камня.

Это легко сказать. Лопата (выдуманная лопата, да!) лишь выбивает искры. Не зубами же его грызть? Ногтями царапать? Или, как Эзри – головой…

Но вот же он, осколок. Тонкая гранитная чешуйка отделяется от плиты. Настоящая? Или опять… Взвешиваю в руке. Она внимательно смотрит на меня. Я – на нее.

ВОТ ТАК

Красная капля. Вода становится белой. Я никогда не видел белой воды. Как молоко. Как сперма.

Еще одно движение, еще одно… Вырвать этот мир из себя. С корнями. С корнями волос, с корнями мыслей. Выйти из себя, сквозь разверстую рану – на свободу! Свобода – она там, на том берегу, где играет «блю валентайн» в занесенном песком Форде, где идет дождь над румынской границей, где в Стамбуле кричат муэдзины, где грабят и убивают, бросают бомбы, поют глупые песенки о любви и считают бессмысленные полоски бумаги в небоскребах, где…

Я чувствую, как все мое лицо начинает гореть. Как будто в него горстями кидают раскаленный песок. Песок, засыпающий глаза, засыпающий мозг горсть за горстью – холмом – бегущим барханом, бархатным барханом, барашком, быстрее и быстрее.

Свет бьет мне в глаза. Берег. Живые, легкие волны лижут отмель. Я стою в бухточке диаметром в разворот ангела, отвесные стены песка справа и слева, водная гладь впереди. Я один.

Все кончилось. Я один – отныне и навсегда. Эту воду можно пить. В нее нельзя ступить дважды. Мир больше не создан по моему подобию, мир говорит со мной на всех известных ему языках: шелестом волн и песка, подрагиванием случайной травинки над головой, солнечной болью. Но что толку?

Единственное, что осталось от нее – эта маленькая бутылочка на шнурке. Я не смог выбросить ее из памяти. В ней достаточно воли, чтобы потянуть меня назад. Ведь я знаю, что там, внутри.

Возможно, вот так все и началось. С кем-нибудь. Может, с ней. Может, с Эзри. Может, со мной. И кто-то из нас однажды взял эту крошечную бутылочку ангельских слез, вырвал из блокнота десяток листков бумаги, и написал:

«В ее неподвижные губы стекают капли дождя…»

Глупости! Нет здесь никакой горы Сара, но это все равно, и я буду допивать последние глотки из флакона, где, говорят, была спрятана свобода, а вокруг на бесконечные годы – смерть, и это тоже все равно. Потому что теперь я буду плакать этой водой, она выйдет через мои глаза, через эти строки, и больше не будет места на Земле, где не было бы озера, не было бы тебя.

Чао, бамбино!

5

МЫ ЖИВЫ

Я делаю глоток, потом еще. Открываю глаза. Белый потолок, пылинки в солнечном луче. Пахнет медициной. Во рту странная тонкая трубка. Надо мной склоняется Эзри. Он в белом халате. Светит в глаз каким-то острым фонариком.

– Отлично! Шестью шесть?

– Тридцать шесть.

– Ладно. Аварию вспомнить можете? На какой машине ехали?

– Да. Форд-фиеста. 1991 года выпуска. Серебристый. Наверное, он уже пропал…

– Не знаю. Это от полиции зависит. Вообще вы хорошо отделались. Память в порядке? Все помните?

– Да. И, кажется, много лишнего.

– Это ничего. Клиническая смерть, фантомная память. Главное, чтобы кора головного мозга не пострадала. Надо бы сделать энцефалограмму. Но у нас нечем. Только в Бухаресте, за деньги.

– Вас зовут Эзри?

– Да. Вероятно, слышали имя, когда сознание еще не включилось. Значит, все функции работали. Тогда черт с ней, с энцефалограммой. Будем долечивать сотрясение, больше ничего не нужно. Вам повезло. Вообще ни синяка. Головой протаранили дерево – а череп цел, кости без смещений. Встали на место, как у новорожденного. Редко такое бывает.

– А что с девушкой?

– С какой девушкой?

– Там была девушка. В машине. Нас вместе выбросило, мы лежали под деревом…

– Ничего не знаю ни о какой девушке, с кем вы там лежали еще… И дочь моя не знает. Она там первая проезжала, вызвала вам медицинскую карету. Вы один были.

– Ваша дочь?

– Ну вряд ли вы можете ее помнить.

– Вы хорошо говорите по-русски.

– Нормально. Старшее поколение все говорит. Молодые – нет. Для них это уже фантомная память. Их стукнуло сильнее чем вас. Ладно, отдыхайте, постарайтесь подремать. Капельницу я пока убирать не буду.

МИР БЕЗ СЛОВ

День идет за днем. Солнечно. Больница совсем маленькая, поселковая, на несколько палат. Эзри заходит ко мне довольно часто.

– Эзри, а что полиция? Что с машиной? И когда меня выпишут?