Песок

…В этом городе у меня самое классное занятие: реклама. Я рекламирую все подряд. Каждое утро прикидываю, что – и через два часа все улицы усеяны плакатами, надписями, даже памятниками. Иногда кто-то приходит и просит прорекламировать что-то свое. Это особенно интересно.

Но мы не говорим. То есть говорим, перебираем шуршащие фантики слов своих языков (тут ведь греки, итальянцы, французы – кого только нет), но слова не звучат. Вместо них в сознании возникают безупречные и одновременно неловкие, как щекотка, готовые формулы. Надписи на любом языке – с ними то же самое, это теперь отпечатки смыслов, в которых теряются знаки. Будто все озвучивает закадровый переводчик с голосом гермафродита. Каждый понимает другого, но разговаривать без слов – как есть пищу без соли: только по необходимости. Моя работа – постараться добавить хоть щепотку приправы. Кажется, получается.

В самые пресные дни я рекламирую воду. Мой любимый слоган – «Войди в эту воду дважды!» – вызывает восторг у всех. Все-таки в основном здесь отвязный народ. «Вам нравится эта жизнь? А это не жизнь!», или «Время собирать лежачие камни» – тоже неплохо.

В принципе, мы, конечно, торчим на какой-то ерунде. Все: и мусорщики, собирающие песчинку за песчинкой, и строители, поливающие водой песчаные глыбы, и художники, чертящие на песке картины, и все эти идиоты-торговцы, из последних сил старающиеся приколоться к камешкам-монетам (и так правдоподобно, что, когда они приходят заказывать рекламу, меня тоже пробивает). Отдельное дело – война. Она обычно случается по пятницам (два раза была в субботу), туда идут почти все. В последний раз мы ходили разрушать северный город три дня назад – наверняка его уже отстроили заново. Недели через две сюда тоже припрется куча идиотов, и мы не выстоим, придется все начинать сначала. Поэтому сегодня я рекламирую «сегодня» – одноразовое «сегодня», практически даром, налетай!

Но ее я вижу очень редко. Очень. Она – что-то вроде королевы, и всегда неизвестно где. То есть она всегда здесь, рядом. Мы все время говорим, если это молчание можно назвать разговором. Мы говорим и сейчас.

Кстати, помнишь, я еще удивился, когда ты показала на таможне паспорт, а его не было. Теперь… Да, конечно, вон она – моя реклама, я ее все-таки рисую пальцем или ладонью на песчаных стенах, но скорее для себя, а эти краски, которые видят все – ну, уж конечно, их нельзя не увидеть. Правда, здесь нет никаких проблем: делай что хочешь, в одно мгновение, и все же это мешает. Не знаю, почему. Ну ладно, как тебе «сегодня»? Как всегда? Ну нет, «всегда» будет завтра. До связи!

…Однако время проходит почти незаметно, если, конечно, это время.

РАЙСКИЙ ДОЖДЬ

Пустые слова – господи, привычка. Вечность, наполненная пустыми словами. Шкурками слов. Какое из них было в начале? Я смотрю на капли дождя из своего совершенно символического укрытия, этакой песчаной норы. Ломит кости от этого дождя: он не с озера, он оттуда, из мира. В такие дождливые дни – я знаю – все здешние сидят по норам. Как звереныши. Бессмертные звери.

У Борхеса, помню, рассказ про бессмертных – мерзкие, заросшие щетиной твари, и среди них – Гомер. Стоит ли того бессмертие, если ты всего лишь имеешь дело с бесконечным дождем?

Правда, мы все-таки смертны. Маленькая поправка – этот дождик. Выйди, выйди под него хотя бы на пять минут!

Странно, что тут ни одного самоубийства. Все спасаются, и никто ничего подобного не помнит. А какой запах у этой воды! Сумасшедший, граничащий с детством. Она уйдет – и снова пыль, снова песок.

Наверное, слишком громкие мысли – сейчас я слышу чье-то молчание. Она, конечно это она. Никогда не знал, что буду различать тишину… Но она приближается.

Это безумие – она приближается! Вот – у входа в пещеру, совершенно мокрая, с ног до головы, как тогда – волосы хоть выжимай…

– Глупости, ты же знаешь?

– Я не понимаю. Разве можно быть и там, и здесь?

– Нет. Но можно – быть.

– Почему тебе не вредит этот дождь?

– А почему мне не вредили те дожди, когда мы были на свете (она так и говорит, думает)? Выйди – узнаешь.

Я выхожу из укрытия. В первую минуту – ничего, и успеваю еще обрадоваться каким-то краем сознания, как все оказывается просто (как однажды ходил по битому стеклу с завязанными глазами, и правда, все было проще некуда) – и в этот миг на тело обрушивается со всех сторон скользящий удар воды. Это не просто боль. Это – абсолютная боль, абсолютная мука. Как будто целиком превращаешься в нерв больного зуба, когда кто-то его осторожно качнет. Теперь глупого вопроса о самоубийстве нет – и меня нет под этим дождем, я корчусь на полу у входа в пещеру, пытаясь стряхнуть капли воды. Боль постепенно проходит… Еще минута… Но где она? Молчание, абсолютное молчание. Неужели ее не было? Неужели все только показалось? Нет, я никогда не спрошу, я никогда не узнаю.

– Ты напрасно так думаешь.

Это уже слишком – она стоит в глубине пещеры. У нее совершенно сухие волосы. Я криво улыбаюсь.

– Дешевая шутка. Зачем?

– Я не люблю, когда при мне скучают.

ЭЗРИ

– Слушай, Эзри, у нее повадки фараонов.