Песок и золото

Он искал в Софье зацепку для чувств, но найти ее было трудно. Все же она была совершеннейшая селедка. Всегда молчаливая, накаленно-красная, словно полено, выхваченное из печи. Он наблюдал ее зад, он колыхался, и что-то колыхалось и в Гортове, синхронно с ним, но все это было так смутно, так слабо, что нужно было забраться в самую глубь души, достать гастроскопическим зондом и рассмотреть на свету, что это было за колыхание. По утрам и вечерам Гортов слышал крики и звон, наверное, не смолкавшие и в дневное время. Как-то его разбудил крик: «Тише! Тише! Не разбуди соседей! Дура! Какая дура!» — развязно кричала бабка. А Софья, наверное, молчала, краснела. А что еще?..

Однажды, возвращаясь с ночной прогулки, Гортов увидел ее идущей от подъезда. На ней была юбка в пол и простая кофта. В каждой руке было по плотно закрученному черному пакету.

— Я провожу вас, — сказал Гортов.

— Не стоит, — ответила Софья, даже, кажется, не поняв, кто это там, в темноте.

Гортов пошел с ней. Вытоптанная тропинка терялась среди кустов. Гортов никогда не ходил по ней раньше.

— Куда ведет эта дорога?

— Куда-куда, на Кудыкину... — Софья, не договорив, ускорилась, словно стремясь оторваться. Гортов тоже прибавил шаг.

Стало совсем непроглядно. Ночь шевелилась с трудом.

— Боитесь? — кричала Софья из темноты.

— Нет.

В нос ударила злая вонь. Желтый худой фонарь вынырнул из-за угла внезапно. Стал виден большой котлован.

— Что это?

Софья не отвечала.

Гортов приблизился к ней и увидел, как вповалку лежали вывороченные баки с мусором. Валялись тюленями распоротые мешки, ребра, картофельная шелуха, неоновые пакеты из-под вредной готовой еды, обглоданные колеса. Все это лежало под окнами. Кружили ужасные злые мухи. Софья бросила не глядя свои мешки.

— Как отвратительно, — Гортов снова не поспевал за Софьей.

Так не должно быть, думал он, кутаясь в куртку. «Ведь мы всегда отличались чистотой от европейских варваров, которые не мылись, чесались, испражнялись прямо из окон замков до поздних веков. В роскошной Венеции говно плавало прямо в воде; гребя по зловонным каналам, пели арии гондольеры. Запах не выветрился до сего дня. А мы в то же время ходили по баням, молочнокожие чистые русы», — развлекал сам себя размышлением Гортов, спеша скорее от свалки. Зад Софьи угадывался впереди во тьме.

У подъезда они остановились. На плече у Софьи болталось перышко, и Гортов без спросу снял его, попутно потрогав тело. Софья посмотрела на него уныло и тяжело, и отвернулась, чтобы идти дальше.

— Давайте выпьем вина! — крикнул ей вслед Гортов.

— Сейчас же пост, — ответила Софья.

— Значит чаю.

— Ну хорошо, ну давайте, — тускло выдавила из себя.

Хотелось плюнуть. До чего ж противно все. Противно, но все же и радостно.

«Чистые русы», — оставшись один в ночи, повторил вслух свою мысль Гортов.

* * *

На столе лежала кипа бумаг с пометкой Порошина «вычитать». Это были следующие статьи: «Ни цента содомитам»; «Симптомы странной любви»; «Почему я не могу молиться за Березовского»; «Либеральная ермолка и русский лед»; «Иосиф Сталин или Элтон Джон? Как пресечь разгул педерастии в современном обществе».

Гортов сварил себе кофе и стал читать.

* * *

Ресторан «Офицерское собрание» находился в отдельном коричневом зданьице, похожем на шоколадку. На нем была башенка с чугунным орлом, и мелкий и острый дождь бил по нему и по крыше.

Редакция «Руси» в полном составе жевала котлеты с гречневой кашей, ужиная. Порошин, не спросив никого, заказал водки.

— У меня есть награда, — сказал Порошин, скорее отняв бутылку у официанта и с хрустом сорвав крышку с нее. — Называется «Золотое перо российской журналистики». «У тебя есть такая награда?», — он обратился к Гортову. — «А у тебя?» — К Борткову. — «Ладно, у тебя тоже есть. Но сейчас ее дают всем подряд... А про тебя и говорить смешно (Спицину). Она стоит у меня в спальне. Я смотрю на нее каждый день, просыпаясь, и вспоминаю старые времена, — Порошин задумался и стал говорить мечтательно, с долгими паузами между словами. — „Новая“, пьянки с утра и до ночи... Когда я был молодой... Денег не было... а я и не замечал... И был счастливый».

Порошин достал платок и стал отирать глаза. Они были совершенно сухие, но зато со лба ручьями струилась вода, как по каналам, по глубоким морщинам. Он продолжал говорить, обращаясь уже скорее к себе, тихим и тусклым голосом.

— Девяностые годы... Кажется, женщины были куда красивей. В этих своих разноцветных леггинсах... Очереди в Макдоналдс. Помню, стоял как-то почти четыре часа... Хот-доги... Джинсовые комбинезоны из Китая. У меня было два... Угрожали убить. Били в подъезде, и сильно били. Не придавал значения — потому что... Смысл!

Спицин тихонько зевнул, и Порошин обернулся к нему с темнеющими глазами.

— ...Покупал детям по самой дешевой игрушке возле метро — а они радовались. Теперь могу скупить «Детский мир»...

— «Детский мир» сейчас на реконструкции, — вставил Бортков.

— ...А им не надо.