Песок и золото

За поворотом с торца здания уже возились журналисты. Шагнув к ним с холодной просторной улицы, я сразу попал в духоту толпы. Я узнал некоторых людей, но попробовал сделать вид, что их не заметил. Мои коллеги из других отделов культуры всегда вели себя слишком напористо и восторженно, да и выглядели слишком счастливыми, и я не мог понять почему, и это злило меня. Еще там был такой человек, который все время кричал: «Искусство! Искусство!». Вот и сейчас: «Искусство!», — он встал мне на ногу, и не сразу с нее сошел.

Я снова стал думать о балерине, чтобы поймать правильное настроение. Я вспомнил несколько случаев из ее жизни, прочитанных мной в интернете. Все они характеризовали ее как честного, храброго человека. Она все больше нравилась мне. Говоря откровенно, я не смотрел балетов с ее участием, разве что куски «Лебединого озера», которые случайно видел на телеканале «Культура». Но теперь я обязательно посмотрю их все. В голове рождались первые фразы репортажа. Это будет отменный текст.

Служебная дверь приоткрылась, впускали по одному. Началась обычная давка перед мероприятием. Дверь открывалась наружу и смахивала всех, как насекомых, с первой ступеньки, но журналисты все так же, падая, лезли опять наверх.

Я пристроился у ступенек, и тут мне в руки упала Саша, с мохнатым сиреневым микрофоном в руке, в оливковом легком пальто, со светлыми, рассыпанными по нему волосами. Я слишком растерялся, чтобы понять, что произошло. Женщины никогда не падали мне в руки. Бывало, толкали в метро, наступали на ноги, бывало, я наступал — чего только не было, но так — ни разу. Наверное, если б не я, она бы упала на мокрый камень. Возможно, она могла умереть, Саша, и никто не заметил бы ее смерти. Все были слишком возбуждены прощанием с великой артисткой.

Я сразу узнал ее лицо. Я видел Сашу по телевизору, когда она стояла с точно таким микрофоном на Патриаршем мосту — закатные купола светили, и сиреневый свет был в ее волосах, под цвет микрофона. Говорила она какую-то смешную глупость. Я подумал: хорошая девушка, такую бы мне. Ей было двадцать два или три года, она совсем недавно закончила институт, я знал это все от наших общих знакомых. Я также знал, что показывали ее часто, если бы я смотрел телевизор каждый день, каждый день видел бы в нем эту Сашу.

И вот, особенно не стремясь к тому, я понюхал ее волосы. Они сами попали мне в нос, я не мог предотвратить этого. За секунду или за две я понял, что влюбился без памяти, и что теперь без нее не смогу — такое мгновенное сильное чувство, совершенно необоримое, как будто схватили за горло или как будто врач засунул тебе в рот гастроскоп, пока ты зазевался.

Саша отряхнулась, не посмотрев на меня и не сказав «спасибо». Все же «спасибо» она могла сказать. Хотя какое это имеет значение?

На проходной меня пропустили сразу, ее — нет, проблема с аккредитацией. Я хотел подождать ее, но меня затолкали в фойе, а из фойе затолкали в ложу. Пишущих журналистов заталкивали туда, а телевизионных оставляли в фойе, ловить известных людей, отходивших от гроба.

Зеркала были занавешены, и свет притушен — журналисты в спешке и темноте роняли друг друга и мебель.

Церемония не началась, а редактор уже слал смс: «Где материал, заждались». Он всегда очень нервничал, и раньше эта нервозность сразу передавалась и мне, но теперь это было в прошлом, я стал холодным профессионалом. Коротко написал ему, что материал будет.

Я быстро стал набирать текст, чтобы как можно раньше освободиться и потом стоять, дожидаться у выхода Сашу.

Белый закрытый гроб стоял на сцене. Балерина просила в завещании, чтоб гроб был закрыт. Я указал на это и, кроме того, описал, какие у гроба венки, какие на этих венках надписи (не на всех сумел разглядеть). Внизу медленно двигалась очередь — под звуки оркестра люди возлагали цветы; близкие и друзья сидели на простых деревянных стульях у сцены. На балконах журналисты лазили и скакали, и щелкали вспышками. Я описал все это, оставив за скобками журналистов. Минут через двадцать на сцену вышел министр культуры и сказал речь. Мой репортаж был почти готов. Только не получалось его закончить. Хорошей последней фразы не было. Ладно, можно и без нее.

Я прошел по всем этажам — Саши нет. Возможно, она так и не смогла попасть внутрь. Я вышел на улицу и сел на ступеньках у выхода. Передо мной был солнечный, почти безлюдный город. Нужно было что-нибудь сделать в нем. Я закурил.

Саши все не было. Осталась всего парочка журналистов, которым, похоже, было просто лень уезжать. Стало казаться, что я жду Сашу зря: теперь я знал, я был убежден, что она никуда от меня не денется. Попросту говоря, мы рождены друг для друга. Обдумав это, я с легким сердцем отправился пить к Простакову. Мы напились рома и легли спать, обнявшись, под песни певицы Сандры.