Песок и золото

Пришлось собирать вещи в спешке, и я многое забыл, а книги и вовсе пришлось оставить. Так или иначе, я до отказа забил спортивную сумку. Была малоснежная, но зверски сильная метель, которая за полминуты ходьбы по набережной сорвала шапку, задрала подол пальто и, развязав шарф, насыпала за воротник сухого снега. В Петербурге не было ни одного человека, у кого бы я мог остановиться хотя бы на ночь, и потому пришлось снять номер в мини-отеле. Он назывался «Ривердейл», совсем как район в Бронксе.

Найти его оказалось непросто — не было вывески, по телефону никто не отвечал, хорошо хоть можно было укрыться от непогоды в арке. Чувствуя, как снег превращается в липкую кашицу на спине, я без конца набирал номер телефона ресепшена. Поблизости была клиника для тяжелобольных, на фасаде которой висели рядом икона и орден Ленина. Спустя минут двадцать, когда в телефоне оставался один процент заряда, и казалось, мне суждено навсегда сгинуть в этом жестоком холодном городе, кто-то ответил: «Слушаю».

«Скорее! Код домофона, этаж, дверь!», — выкрикнул я в трубку, но сонный бесполый голос неторопливо разъяснил мне все, и даже повторил по моей просьбе отдельные данные. Я невнимательно слушал из-за того, что никак не мог понять, кто говорит, женщина или мужчина. Склонился к версии, что это мужчина, просто с очень высоким голосом.

Гостиница представляла собой обыкновенную коммуналку, которую отличал разве что столик регистратуры при входе. Коридор, объединенный с кухней, был просторным. Среди обмазанных серой краской стен стоял низкий стол с шахматами. Фигуры были расставлены так, как будто партия была в самом разгаре.

В качестве метрдотеля я ожидал увидеть заспанного и большого медлительного человека с нежным лицом и руками, но меня встретил скуластый худой парень с ежиком черных волос и спрятанной в грязный гипс кистью. Он был похож на новобранца американской армии. Под глазами у него было яркие голубые синяки. Вероятно, я смотрел на них слишком пристально, потому что он неохотно потянулся к полке под зеркалом и надел солнцезащитные очки с круглыми стеклами. Выглядели они очень смешно, но я так и не смог улыбнуться.

— Знаете что, — сказал он, решительно поправляя гипс движением, которым обычно закатывают рукава. Мне на мгновение показалось, что он собрался спустить меня с лестницы, но он неожиданно улыбнулся. — Вам очень повезло.

Голос его стал торжественным, и он выжидающе на меня посмотрел. Я тоже ждал, что будет дальше.

— Дело в том, что «Ривердейл» — это не просто гостиница, не просто место для сна, где люди, знаете ли, тупо лежат и ничем не интересуются, а, я бы это назвал, центр силы.

— Какой силы? — я поставил сумку на пол. В ее складках постепенно подтаивал снег. Сумка была скучная, синяя, матерчатая. Я стащил ее из квартиры бывшей девушки. Сумка эта лежала на антресоли все время, что я жил у нее, и, судя по всему, принадлежала парню, с которым она встречалась до меня.

— Силы, — повторил он с нажимом. — Петербург — это город одиноких людей. Никто ни с кем не общается, не веселится. Как будто всем приказали быть мрачными. А наш отель собирает людей. Конечно, чаще всего богемных — артистов, художников, журналистов. Но, думаю, и вам здесь будет комфортно. Кто-то живет по многу месяцев, кто-то останавливается на пару ночей, но мы все общаемся и получаем от жизни удовольствие... Просто жить — это не про «Ривердейл»! — возвестил он, артистично взмахнув свободной от гипса кистью.

— А я бы хотел просто пожить. Пока не подыщу что-нибудь другое.

Он некоторое время молчал, смотря на меня без радости. Ну это я предполагал, что без радости, глаз его не было видно. Не хотелось быть грубым, поэтому я уточнил: «Просто мне сейчас не до веселья».

В принципе, я даже готов был ему, первому встречному, рассказать, почему мне не до веселья, наверное, мне даже бы полегчало, если бы я выдал всю подноготную этому американскому новобранцу, но никаких комментариев не последовало.

Он несколько путанно объяснил, как пользоваться связкой ключей, после чего они упали мне в руку.

— У вас есть штопор? — спросил я.

Он снял очки, чтобы как следует поглядеть на меня. Глаза у него были светло-карие, почти желтые. Такие бывают у красивых евреек. Потом прошел на кухню и вернулся с хлипким на вид штопором с деревянной ручкой. На ручке были видны вмятины, как будто следы от укусов.

— Ресепшена у нас нет. Если что-то понадобится, звоните. Меня зовут Миша.

Судя по тусклой обрывочности последних фраз, я расстроил его, в самом деле.