Песок и золото

«Золото, золото!», — закричал я, чуть не захлебнувшись от радости. В сетке блеснул кусок поломанной заколки — сверкающей, мокрой, как золотая рыбка, с облупившейся по краям краской.

— Там еще, наверное, куча! — радостно суетясь, Петя забрал у меня лоток и стал просеивать все подряд, водя им по дну, загребая ил, но больше улова не было, разве что несколько красивых камушков, один из которых я незаметно сунул в карман рубашки.

Я сидел на берегу и смотрел на заколку — она сияла, разбрасывая солнечные лучи, и Петя, жмурясь, смотрел на нее, прикрывая глаза ладонью. Тень покрывала его большую голову, а штаны были мокрыми почти до пояса.

— Надо это золото продать в магазин и получить за него сто тысяч, — сказал Петя.

— Зачем в магазин? Я отдам папе.

Петя смотрел на меня исподлобья, жуя губу. В глазах его было угрюмое размышление.

— Папе отдам, — снова сказал я.

Солнце уже закатывалось, и хотелось есть. Мы срывали с куста неспелую смородину так, что ломались ветки. Петя снова жевал траву. Густые бурые пятна ягод были на его губе и щеке, и даже на бровях. Я смотрел на него, и мне было неприятно. Я подумал, что в следующий раз на реку я пойду один. Мы собрали приспособления, при этом Петя тщательно вымыл лоток и отдал мне.

Мы поднялись на холм, и тогда осколок заколки выпал из моего кармана и впился в землю. Петя быстро поднял его. Осколок был все еще влажным, как чешуя, и все еще сверкал наполовину сошедшим золотом. Петя сжимал его в кулаке, не говоря ни слова. Я стоял и глядел на него, и сердце билось свободно в грудной клетке. Я не мог представить, что Петя поведет себя таким странным образом, и не понимал, как поступить. Потом послышался хруст — его кулак сжался. Кусочек заколки, блеснув, упал в землю. Он поднял его и вложил в кулак, который был теперь полон золотой крупы.

Резко повернувшись спиной, Петя пошел в сторону деревни, не сказав ни слова. Нежный бело-розовый лес колыхался в закате, и Петя, удалявшийся среди него, был похож на розовую свинью в одежде.

Не успев ничего осмыслить, я уже гнался за ним по просеке. Легкие ветки летели в стороны, и бабочка, вспорхнув, едва успела броситься от меня. Я сразу стал догонять Петю и даже чуть сбавил ход, чтобы обдумать, как поступить с ним. Я уже точно знал, что ударю его и, перебирая в голове сцены из боевиков, думал, как это правильней сделать.

В итоге я просто схватил его за рукав, и он остановился. Было видно, что он запыхался и потому перестал бежать с большим облегчением. Он глядел на меня измученными глазами, опустив плечи, и руки его висели плетьми. Мне не очень хотелось этого делать, но я развернулся и ударил его ногой в голову. Штаны чуть не слетели с меня в прыжке, и ремешок на сандалиях разорвался.

Петя схватился за лицо и сел. Золотые осколки рассыпались по траве, но я не стал поднимать их. Петя сидел на пеньке и смотрел на землю. Ветки качались вокруг, и шумела трава. Казалось, что этим прыжком я поколебал пространство. Я пошел скорее домой, оставив Петю.

Пока шел, я думал о том, что поступил чрезмерно. Зачем было бить ногой с разворота, когда можно было сделать что-нибудь мелкое и обидное — дать щелбан или ткнуть пальцем в пузо. С другой стороны, было чувство почти удивительное, вдохновенное, что впервые в жизни я сделал вертушку, и она удалась мне.

Отец стоял у крыльца, облокотившись на поручень, и курил, ожидая, когда сам собой опадет столбик пепла. Во дворе валялись доски, щепки, топор. Он должен был нарубить дров еще с утра, но все еще собирался с силами. Больное лицо отца в темноте казалось лицом покойника, и мне захотелось скорее войти в дом.

— Ты долго гулял. Мама волнуется.

Пепел упал, полетев ему на живот и руки. Я слегка удивился, что отец впервые за долгое время первым заговорил со мной, но был слишком поглощен случаем с Петей, чтобы заострить на этом внимание.

— Много золота наловил? — отец спросил это с раньше незнакомой мне ядовитой иронией.

— Нет.

На крыльце Джек молча ткнулся мордой в меня, как будто хотел ударить. Нос его был ледяной. Я зашел в дом, где пахло яичницей и картошкой.

На следующий день я не пошел на пруд и играл во дворе с Джеком. Я старался гнать от себя вчерашнее приключение, но все равно волновался. Из головы не шел Петя, его лицо, закрытое руками, Петина голова, от удара трясущаяся как бубен, и кровь на его губе, почти неприметная, бледная, как будто выжатая из губы через силу.

Джек был впервые ласков со мной и охотно бегал за деревяшкой. Наверное, он уже совсем отчаялся добиться чего-нибудь от отца. Его болезнь стала хотя и мучительным, но неизбежным фоном теперь и для Джека.

Участок у нас был большой, перед домом были грядки с редиской, укропом, луком, а в середине была яма, в которой собиралась вода, а за ямой стояли липы и яблони, и что происходило там, было не видно.

В сумерках на участке стали слышны шаги. С жестоким хрустом ломались ветки.

— Кто это?

Никто не отозвался, но продолжал ходить. Я стал волноваться, вспомнил, что дверь закрыта, и у меня может не получиться, добежав, быстро ее открыть.

— Кто это? — крикнул опять я.