Песок сквозь пальцы

– Ну, не знаю. Я, вот, Регинины изучающие взгляды на нас замечал не раз, что там в нас изменилось. «Что-то ты, Сашенька, похудел!» Помнишь? Похудеешь тут.

– Регина тебе не могла простить, что ты меня на цепь не посадил к ее ликованию. Она ведь за этим тебя ко мне в палатку отправила?

– Ну откуда у меня цепь? Только скромный нефритовый стержень… Она что, думала, я тебе проповеди буду читать в палатке?

– Да. Представь, да.

– Как мало я знаю людей.

– Женщин. Женщины – они не люди.

– Хм. Где-то я уже это слышал. Типа, они совершеннее мужчин.

– Нет. Они просто другие. И задачи себе ставят другие.

– Ну, пока я знаю только одну такую совершенно странную женщину, которая не вписывается в мои представления.

– Я задач не ставлю.

– Например, багажник?

– Разве что, багажник…

– Ага!

– А, блин! Ты меня опередил! Подумаешь, багажник! Сколько там того багажника? Слово не дают сказать.

– Не дают, точно. Как в том парке, где я тебе рот закрывал, чтобы ты не разбудила соседей…

– В каком-таком парке? Не было такого!

– Было-было! Эх, Богомила!

– Эх, Сашко… Помню я все. Но я, все равно, уставшая была.

– Я знаю. Я видел. Ты была уставшая, но очень классная…

– Воспользовался ситуацией, да? А может, тебе это все приснилось? Ну, как в твоем посте?

– Приснилось… Да я, скорее, проснулся в этой поездке, спал я до этого. А что до постов – родная, ты повторяешь ошибку всех читателей, что знакомы с тем, кто пишет – путаешь автора с лирическим героем.

– Фрейд плачет.

– Пусть плачет. Мы не будем ему мешать.

– Я соскучилась.

– Я соскучился. Когда мы встретимся когда-нибудь, я сломаю тебе что-нибудь, обнимая.

– О!

– Надень бронежилет, на всякий случай. Можно только его.

– Мне нравится. Может, костюм монашки?

– Нет, я буду тогда тебя жалеть.

– Желать, Сашко. Заглянешь в мои дерзкие глаза и будешь желать.

– Желать и жалеть. Мне жалко монашек.

– Ага. А потом – на костер?

– Нет. Уже нет. Разве что-нибудь сломаю случайно. Я ведь нежный, но неуклюжий. Как чудище из «Аленького цветочка»

– Меня не проведешь, чудило тот принцем был, я сказки знаю. Нет, блин, принцев. Только кобылы и чудища.

– Ну я тогда… эвакуатор. Эвакуирую тебя.

– Эвакуируй. Сашко, тебе же спать надо. У вас уже три ночи.

– Скоро три. А я не могу оторваться от тебя.

– Не отрывайся. Прижмись ко мне поближе. И уснем вместе.

– Шутишь? Как можно прижаться к тебе и уснуть?!

– Сашко… Я хочу тебя.

– И я. Мне нужны твои двести двадцать вольт.

– Тогда – как в той гостинице, в этом, как его?

– В Мавринске?

– Да. Ты хочешь так?

– Хочу. Обними меня покрепче, эвакуатор…

<…>

– …Ох, я вся дрожу, Сашко. Как это было… Как будто взаправду мы были рядом.

– Мы и были рядом, милая. Мы всегда рядом.

– У меня до тебя никогда не было так… по телефону. Тем более так, в сообщениях.

– Да.

– Спокойной ночи, Сашко-механик.

– Спокойной ночи, родная.

Начало Страстной недели, Вербное воскресенье, Абалаков, Сибирь / Киев

Пост Александра, утро субботы

КАМЕНЬ, НОЖНИЦЫ, БУМАГА

Они сидели на краю обрыва, выходящего к морю, свесив ноги вниз. Камни, на которых они сидели были нагреты солнцем, а пятки их полоскал ветер с моря. Они ели клубнику, доставая ее из большого бумажного кулька, смотрели на облака, на волны и обменивались междометиями.

– А?

– Ммм… Угу!

И каждый тащил из кулька новую ягоду. Когда съели последнюю, рыжий вытер красные губы тыльной стороной ладони и отпустил кулек. Газетный лист, заляпанный красным, разворачиаясь на ходу, начал планировать к морю, но потом вдруг передумав, приподнялся вверх и исчез за обрывом.

– Ну что, – сказал рыжий, и потер о камень пальцы, заляпанные клубникой. – Сыграем?

– Опять? – скривился чернявый. – Надоело!

– А что делать? – задрал брови домиком рыжий. – Давай-давай! Начинаем? Три – четыре!

– Камень! – Ножницы!

– Камень ножницы тупит!

Она кипела от злости. Нет, она просто бурлила, как чайник со сломанным терморегулятором. Вот, прямо сейчас, она войдет в его квартиру и скажет ему все. Скажет: «Ты этого хотел, скотина? Ну так получи! Нет больше никакого «мы», понял? Есть только каждый из нас по отдельности! А это – твоя карта, твоя гребаная банковская карта, и она пуста, ты понял? В компенсацию за твою никчемность и бездарность, понял»

Он поднял глаза из-за стола на нее и все понял. И улыбнулся. И его улыбка не понравилась ей. И тяжелым, как увесистый булыжник, тоном, он сказал: «Режешь? Да не вопрос! Мелочь с карты можешь забрать. А теперь – пошла вон!»

И сердце тяжело и безжалостно стукнуло в его висках. Как камень.

– Твоя очередь!

– Ножницы! – Бумага!

– Ножницы бумагу режут!

«Иди сюда, неси дневник!»