Пессимизм

Грустнее поют древние лирики, трагики и древнейшие философы природы. Особенно характерны жалобы Эмпедокла, того самого философа, который, по преданию, добровольно бросился в жерло Этны. Этот философ допускал два мировых начала, любовь и вражду, повидимому позволявших ему оставаться на золотой середине между пессимизмом и оптимизмом. Однако он более склоняется к пессимизму. К сознанию бедствий человеческой жизни у философа добавляется сознание бессилия человеческой мысли:

О злополучное, жалкое, смертное племя людское!
Многие беды тебя постигают, твой ум помрачая.
Жизнь коротка и непрочна, подобна летучему дыму.
Все мы живем в суете. Едва разглядеть успеваем
Жалкий тот уголок, куда мы заброшены роком.
Тщетно мы хвастаем, тем, что мыслью объять все способны.
Мутен наш взор и не чуток наш слух, а рассудок бессилен

Но все эти жалобы ничто по сравнению с теми, какие раздаются гораздо позднее, в эпоху политического и социального упадка Греции. Так философ Гегезий, основавший школу в Александрии в III в. до Р. X., уже прямо является последовательным пессимистом. Он утверждает, что только безумцам жизнь может казаться благом, тогда как мудрец к ней совершенно равнодушен. Смерть даже предпочтительнее жизни, так как она освобождает от напрасных надежд и обольщений. Гегезий написал книгу: „Разочарованный“; в которой описывает человека, решившегося уморить себя голодом. Напрасно друзья уговаривают его. Он победоносно опровергает их и доказывает, что жизнь не стоит жизни, так как страдания в ней преобладают над удовольствиями. Насколько такая философия пришлась по сердцу современникам, доказывается тем, что царь Птолемей велел закрыть школу этого философа, опасаясь эпидемии самоубийства.

Римские философы, идя по следам греков, часто доказывали ничтожество человеческой жизни. Однако последовательной пессимистической системы мы у них не находим; а наиболее распространенная в Риме стоическая философия, как и эпикуреизм, были склонны если не к оптимизму, то по крайней мере к примирению с бедствиями жизни. Да и самые бедствия здесь порою составляли лишь последствие пресыщения. Достаточно указать на философа Сенеку, богача, опутавшего своими ростовщическими сетями всю Британию, а под конец жизни ознакомившегося с учением христиан и проповедывавшего всяческие добродетели. Он стал, например по нынешнему— вегетарианцем, впрочем не настолько из аскетизма, сколько из боязни отравы. На более объективной почве стоит Плиний Старший. Рассматривая организацию человека, он находит, что человеческое тело гораздо более хрупко, чем у всех прочих животных, и замечает: „ни одно животное не испытывает таких необузданных страстей, как человек“. В конце-концов, Плиний склоняется к мысли, что на земле нельзя указать ни одного счастливого человека. Даже те, кому, повидимому, все улыбается, на самом деле несчастны, так как находятся в вечном страхе, как бы не утерять своего счастия.

Христианство в его первоначальной форме не может считаться пессимистическим миросозерцанием. Даже наоборот, оно проникнуто крайним оптимизмом по отношению к будущей жизни. Правда, христианство как и стоицизм относится отрицательно к земной жизни, но зато оно создало себе другую идеальную жизнь и, что всего важнее, здешняя жизнь, несмотря на всю ее призрачность, оказывается в теснейшей связи с жизнью вечною, составляя ее подготовку. Небесное царство христиан значительно отличается от нирваны буддистов, не знающих личного бессмертия. Христианство освящает самую земную жизнь, постоянно руководясь мыслью о промысле.

Отличие христианства от буддизма ни в чем не проявляется с такою силою, как в обстоятельствах смерти основателей обеих этих религий. Идеал христианства — мученичество; христианин должен положить жизнь свою за друга своя. Идеал буддиста — покой. Сам Будда, по наиболее правдоподобному преданию, умер спокойно в глубокой старости.