Пестель

5 января уже прибывший в Петербург и назначенный членом Следственного комитета по делу декабристов Чернышев отправляет Киселеву «дружеское» послание. Из текста этого письма видно, что, несмотря на совместные действия по разгрому заговора, генерал-лейтенант по-прежнему подозревает Киселева в пособничестве заговорщикам. «В интересах» собственной службы начальника штаба Чернышев советует ему оставить мысль о покровительстве членам тайного общества: «Вы согласитесь, что всякий честный человек, обожающий своего государя, и добрый гражданин, а в особенности те, которые занимают важные посты, должны употребить все средства, находящиеся в их распоряжении, для открытия всех зачинщиков и соучастников этого гнусного заговора. Никакая личная симпатия, никакое внутреннее чувство не могут и не должны останавливать исполнение долга».

Чернышев «заклинает» Киселева «употребить наивоз-можную энергию» в деле исполнения «могущих последовать приказов».

7 января в Умани вернувшийся из отпуска командир 19-й пехотной дивизии генерал-лейтенант Корнилов арестовывает и отправляет в Петербург бригадного генерала Волконского.

14 января в Киеве арестован Василий Давыдов.

16 января в Каменец-Подольском военном госпитале прапорщик Ледоховский арестован.

Заговора декабристов больше не существует.

* * *

В связи с этой последовательностью событий возникает конечно же немало вопросов. Главный из них сформулировала замечательный советский историк, академик М. В. Нечкина. «Почему же арест Пестеля не явился поводом для восстания хотя бы одного Вятского полка?» — писала она. И добавляла, что полковник «мог бы попытаться дать приказ о начале восстания. Он не только предугадывал свой арест, но почти точно предвидел его дату. Он мог попытаться бежать из-под ареста — в условиях домашнего содержания в квартире дежурного генерала Байкова можно было сделать такую попытку». Поведение Пестеля в момент ареста казалось Нечкиной попросту предательским.

Возможно, если бы в декабре 1825 года Пестель отвечал только за себя, эта точка зрения была бы оправданной. Но он отвечал за весь заговор во 2-й армии: за тех, кто помогал ему готовить революционный поход на столицу, за тех, кому предстояло пойти за ним. Между тем в середине декабря шансов на победу у Пестеля уже не было; для осуществления своих планов полковнику не хватило всего двух недель.

Прежде всего, начавшиеся аресты уничтожили фактор внезапности — важнейший для успеха восстания. Высшее военное командование было оповещено о готовящемся перевороте, а значит, приняло меры для его предотвращения. Поручик Павел Бобрищев-Пушкин показывал на допросе, что после ареста Пестеля о «плане 1-го генваря» «единогласно» заговорил весь штаб 2-й армии.

Сам Пестель в глазах многих офицеров очень быстро превратился из могущественного командира полка, любимца главнокомандующего, в преступника. И если раньше, подчиняясь приказу о выступлении, офицеры могли просто не знать, что этот приказ с точки зрения властей незаконен, то после начавшихся арестов незаконность приказа была бы ясна всем. А это, в свою очередь, полностью уничтожало надежду на одномоментное выступление всей армии. Подготовленной к встрече мятежников наверняка оказалась бы и 1-я армия.

С другой стороны, поход армии на столицу был назначен на январь. На эту дату ориентировались те, кто собственно должен был его подготовить: адъютанты, квартирмейстеры, провиантские и интендантские чиновники. И вряд ли у них все было готово к восстанию за две недели до «1-го генваря».

Конечно, Пестель мог оказать сопротивление при аресте. Конечно, любимого командира не выдали бы его подчиненные, солдаты и офицеры Вятского полка. Восстание в полку дало бы Пестелю шанс сохранить честь заговорщика. Но при этом он становился инициатором бесполезного кровопролития, гражданской войны. О своих колебаниях накануне ареста Пестель откровенно рассказал на следствии: «Мне живо представлялась опасность наша и необходимость действовать, тогда воспламеняясь, и оказывал я готовность при необходимости обстоятельств начать возмущение и в сем смысле говорил. Но после того, обдумывая хладнокровнее, решался я лучше собою жертвовать, нежели междоусобие начать, как то и сделал, когда в главную квартиру вызван был». Это объяснение, видимо, следует признать исчерпывающим.

Глава 18 «УСПЕХ НАМ БЫЛ БЫ ПАГУБЕН ДЛЯ НАС И ДЛЯ РОССИИ»: ВОССТАНИЕ ЧЕРНИГОВСКОГО ПОЛКА

Советские историки (и в том числе академик Нечкина), размышлявшие о Южном обществе в последние месяцы его существования, противопоставляли «предательскому» поведению Пестеля поведение Сергея Муравьева-Апостола. В той же ситуации ареста подполковник повел себя по-другому: он начал восстание в Черниговском пехотном полку. Получалось, что таким образом Сергей Муравьев спас честь Южного общества; не случись восстания в полку, все действия заговорщиков свелись бы только лишь к безответственной болтовне.