Пестель

Приняв на свои плечи груз армейских проблем, Пестель по поручению Витгенштейна стал одним из главных следователей по «делу Жуковского». И исполнял эти обязанности «хотя с излишнею злостию, но всегда с умом». По просьбе главнокомандующего он составил и специальный доклад по этому «делу» — для передачи императору Александру. Естественно, что ему была вполне ясна вся сложность положения Рудзевича. В своих письмах к генералу Пестель требовал чистосердечного рассказа о том, что происходило в штабе до приезда Витгенштейна. Скорее всего, в ответ на откровенность Рудзевича ему было обещано заступничество перед главнокомандующим.

Из писем Рудзевича видна его кровная заинтересованность в дружбе с адъютантом Витгенштейна. Пестель был единственным человеком, способным уверить нового главнокомандующего в «безграничной преданности» к нему начальника штаба «по доброй его душе, отличным качествам и достоинству». Пестель мог также объяснить своему патрону, что все обвинения против Рудзевича были вызваны лишь «интригами и злобой» и что виноват во всем «жук говенный» — бывший генерал-интендант Жуковский. Впоследствии, когда Пестель перестанет быть адъютантом главнокомандующего и получит под свою команду полк, а Рудзевич окажется его корпусным командиром, тон этих писем не изменится. Пестель все равно будет пользоваться практически безграничным доверием Витгенштейна.

Рудзевич писал: «Мерзавцам, алчным во всех отношениях до корыстолюбия, мог ли честный человек им нравиться — конечно нет! Я был бич для них лично одною персоною моею; но не властью начальника главного штаба. Они меня боялись, это правда — но и делали, что хотели, и я остановить действия их зловредные не мог». «Вот в каком положении я находился, любезный Павел Иванович, — все знал, все видел, что делается, но не имел власти, или, лучше сказать, не хотел компрометировать ту власть, которой с полною доверенностию вверяется благосостояние даже и целого государства. Винили меня, и, может быть, и теперь еще находят меня виноватым царедворцы царя; что почему я не доносил о злоупотреблениях, какие происходили у нас. Скажите, можно ли было требовать от меня быть Гильковичем (управляющий у генерала Беннигсена, один из «доносителей» на армейское начальство. — О. К.) и можно ли, чтобы я был в том чине доносчиком наравне с жидом. Вот за что я терпел, а может быть и теперь еще обращаю на себя гнев монарший несмотря на то, что дали мне корпус».

Но «любезный Павлик» позволял себе сомневаться в полной «чистоте» и «невинности», а также и в откровенности бывшего начальника штаба. И Рудзевич был вынужден приводить подробности о штабной коррупции и о своей роли во всей этой истории.

Ходу этим признаниям Пестель не дал. Однако письма Рудзевича хранил тщательно, не уничтожив их даже перед арестом. Ясно, что он, до самого конца просчитывавший возможности вооруженного выступления, всерьез рассчитывал на помощь или, по крайней мере, нейтралитет своего корпусного командира. Письма же эти могли стать страшным оружием против генерала — в том, конечно, случае, если бы Рудзевич попытался в чем-то помешать заговорщикам.

В 1819 году власть любимого адъютанта главнокомандующего оказалась сильно ограничена. Ограничена стараниями генерала Киселева, нового начальника армейского штаба, «желавшего и скоро успевшего отобрать смотровую часть и другие отрасли по управлению в штабе от Пестеля». Но корпусного командира Рудзевича Пестель продолжал крепко держать в своих руках. Не подозревая того, «на крючке» у своего адъютанта оказался и Витгенштейн. В 1820 году в тайное общество был принят 20-летний сын главнокомандующего, Лев Петрович. Витгенштейн-младший, окончивший, как и Пестель, Пажеский корпус, числился, подобно Пестелю, в Кавалергардском полку, но служил в Тульчине в штабе своего отца.

Глава 11 ГЕНЕРАЛ КИСЕЛЕВ: «ПЕСТЕЛЯ ПОЧИТАЛ ЧЕЛОВЕКОМ УМНЫМ, НО БЕЗНРАВСТВЕННЫМ»

Совершенно по-другому складывались отношения Пестеля с генерал-майором Павлом Дмитриевичем Киселевым. Историки спорят: был или не был Киселев в курсе дел Южного общества в целом и Пестеля в частности? Документы свидетельствуют: Киселев о тайном обществе не только знал — он ему, несомненно, сочувствовал.

По меткому замечанию Пушкина, «о заговоре кричали по всем переулкам»; не знали о нем только «полиция и правительство». Отечественные исследователи давно эту фразу откорректировали: выяснилось, что и правительство, и полиция о заговоре знали тоже. Более того, даже запертые в глухой деревне Смоленской губернии родители Пестеля имели представление о том, что «во II армии есть злоумышленники» и что их сын с этими самыми «злоумышленниками» связан. Анонимный доносчик на Киселева в 1826 году справедливо утверждал, что для раскрытия тайного общества в главной квартире 2-й армии достаточно было бы «и ленивого любопытства».