Пестель

Согласно же поданному императору доносу на Союз благоденствия, Орлов на Московском съезде «ручался за свою дивизию, требовал полномочия действовать по своему усмотрению; настаивал на учреждении невидимых братьев, которые бы составили центр и управляли всем; прочих предлагал разделить на языки (по народам: греческий, еврейский и проч.), которые бы как лучи сходились к центру и приносили дани, не ведая кому»; разговор шел также «о заведении типографии в лесах, даже делании там фальшивых ассигнаций, для доставления обществу потребных сумм».

Услышав несогласие со своими «мерами», Орлов покинул съезд. Однако идея стать единоличным лидером будущей революции не покинула его.

Убежденность в собственном лидерстве и вера в свое влияние на людей одушевляли Орлова всегда: и в тайном обществе, и вне его. Согласно свидетельству мемуариста Филиппа Вигеля, приехав в Кишинев, к месту своей службы, Орлов «нанял три или четыре дома рядом и стал жить не как русский генерал, а как русский боярин. Прискорбно казалось не быть принятым в его доме, а чтобы являться в нем, надобно было более или менее разделять мнения хозяина. Домашний приятель, Павел Сергеевич Пущин (генерал-майор, командир бригады в дивизии Орлова. — О. К.), не имел никакого мнения, а приставал всегда к господствующему. Два демагога, два изувера, адъютант К. А. Охотников и майор В. Ф. Раевский… с жаром витийствовали». «На беду, попался тут и Пушкин, которого сама судьба всегда совала в среду недовольных». Одним из посетителей кишиневского дома Орлова оказался Александр Ипсиланти.

Близкий к семье Ипсиланти современник событий, греческий историк И. Филимон рассказывал: «Находясь с Орловым в дружеских отношениях и будучи вполне уверенным в его либеральных чувствах, Ипсиланти откровенно объяснил ему, в чем заключались его цели относительно Греции, и усиленно добивался, чтобы тот со всеми войсками, которыми командовал, участвовал в переходе через Прут. Из этого определенно вытекало, что Ипсиланти посредством этого шага делал виновным либо императора перед султаном в нарушении договоров, либо Орлова перед императором в неподчинении. В результате последовало бы, в первом случае, объявление войны со стороны Турции, а во втором — объявление вне закона Орлова».

Филимон считал, что соглашение между двумя генералами было достигнуто. При этом, когда Орлов выразил опасения, что его могут сместить, «Ипсиланти их рассеял, предложив, что он сам немедленно перейдет за Дунай с греками, Орлов же с русскими вступит в княжества как самостоятельный начальник. Но какой-то несчастный случай расстроил этот план. На Орлова был написан донос, его тотчас же отстранили от командования авангардом и отправили в Петербург».

В целом это свидетельство подтверждается и другими источниками, например, воспоминаниями Вигеля о том, что дом Орлова в Кишиневе «перед своим великим и неудачным предприятием» нередко посещал «русский генерал князь Александр Ипсиланти» со своими единомышленниками.

Однако в частностях греческий историк явно ошибается. Так, например, приказ об отстранении Орлова от командования дивизией последовал через два года и три месяца после начала мятежа в княжествах. Причиной же этого отстранения послужили отнюдь не переговоры с Ипсиланти, а следственное дело майора Владимира Раевского, занимавшегося с ведома своего дивизионного начальника революционной агитацией в солдатской среде.

Вряд ли стоит разделять и уверенность Филимона в том, что Орлов был готов к самостоятельным действиям на территории княжеств. Опытный военный, он не мог не понимать, что для того, чтобы развернуть дивизию к походу, было необходимо немалое время, и приготовиться к вторжению в княжества в полной тайне от корпусного командира и армейского начальства было невозможно в принципе. Если же эти приготовления стали бы известны, то они привели бы к немедленной отставке Орлова задолго до того, как его войска начали бы переходить границу. Генерала, невзирая ни на какую популярность, ожидали бы арест и военный суд. О том, что Орлов хотел помочь грекам, но не собирался без приказа входить в княжества, сам он, например, писал в частном письме: «Ежели бы 16-ю дивизию пустили на освобождение (курсив мой. — О. К.), это было бы не худо. У меня 16 тысяч человек под ружьем, 36 орудий и 6 полков казачьих. С этим можно пошутить».

Вернее другое: и Орлов, и Ипсиланти были уверены, что император Александр поддержит восстание и отдаст 2-й армии приказ о вторжении в княжества. И тогда Орлов, командир пограничной дивизии, которая первой войдет в княжества, получит шанс проявить себя, возможно, даже и в каких-то самостоятельных действиях. И вернется в Россию «спасителем греков». При этом, конечно, значительно увеличивались его шансы стать руководителем революции в России.

Очевидно, во многом следствием этой договоренности стало письмо Ипсиланти к царю, написанное через два дня после перехода границы. В нем мятежный князь объяснял мотивы своего поступка и просил Александра I о военной помощи.