Пестель

Атмосфера безусловного подчинения и личной зависимости подчиненных от командира сделала свое дело: Вятский полк к концу 1825 года представлял собой прекрасно обученную, сплоченную вокруг командира войсковую единицу. Пестель рассчитывал на свой полк в качестве ударной силы будущей революции — именно вятцы должны были прийти в Тульчин, арестовать главную квартиру 2-й армии и тем дать сигнал к восстанию. Надежды Пестеля на свою команду были вполне обоснованными. Несмотря на крайнюю жесткость командира в отношениях с подчиненными, в полку его все же любили и готовы были пойти за ним куда угодно. Пестель был для солдат хорошим начальником, суровым, но справедливым.

* * *

После казни Пестеля Высшая полиция 2-й армии установила за Вятским полком наблюдение. И секретные агенты доносили по начальству о том, что «все нижние чины и офицеры непременно жалеют Пестеля, бывшего их командира, говоря, что им хорошо с ним было, да и еще чего-то лучшего ожидали, и только стоит вспомнить кому из военных Пестеля, то вдруг всякий со вздохом тяжким и слезами отвечает, что такого командира не было и не будет». Солдаты передавали друг другу слова любимого командира, якобы сказанные им перед смертью, «что он, Пестель, что посеял, то и взойти должно, и взойдет впоследствии непременно».

Правда, о том, что же собирался их командир «посеять» и что впоследствии должно «взойти», у солдат были весьма смутные представления. Многие из них, например, были уверены, что полковник собирался с их помощью «резать» окрестных «жидов». «Один рядовой говорил: «ежели бы был с нами Пестель, то мы бы всех евреев вырезали». То же говорили еврею Ицку четыре рядовые 1 гренадерской роты, при возвращении с караула из Каменец-Подольска», — сообщали агенты.

Самый известный пример личной преданности нижних чинов к Пестелю — история его денщика, рядового Вятского полка Степана Савченко. От него следователи пытались добиться сведений о круге конспиративных знакомств полковника, о том, какие разговоры велись в квартире Пестеля, где и кем спрятаны его «тайные бумаги». Денщика допрашивали в Тульчине, а потом отослали в Петербург, в ведение Следственной комиссии, и заключили в Петропавловскую крепость. Но закованный в кандалы Савченко в показаниях просто перечислял известных ему офицеров — которые «ходили» к Пестелю по долгу службы. Он утверждал, что, узнав о смерти императора, командир полка «едва ли мог дышать от скорби». Савченко давал показания и о том, что незадолго до ареста Пестель в кругу своих друзей сожалел «о смерти покойного государя» и пил «за здоровье императора Константина Павловича».

Зная и имена тех, кто прятал бумаги Пестеля, и место, куда ее должны были спрятать, денщик, несмотря на «расспросы и внушения», «отрекался неведением и прибыл в совершенном запирательстве». Впоследствии Степана Савченко перевели на службу в один из полков Кавказского корпуса.

Остались верны уличенному в «преступных намерениях» командиру и офицеры Вятского полка. Ярчайший пример тому — следствие по делу об офицерской дуэли, которое велось при полку с 1825 по 1828 год.

В марте 1825 года, еще при Пестеле, подпоручик Вятского полка Григорьев убил на дуэли поручика того же полка Скибицкого. Полковой командир тут же подал начальству рапорт о случившемся, было наряжено следствие. Руководил следствием полковник Леман — командир Пермского пехотного полка, участник заговора и приятель Пестеля. Расследование было долгим: Григорьев всячески изворачивался, желая преуменьшить свою вину. Офицеры — секунданты и свидетели дуэли — тоже не желали подводить сослуживца и давали уклончивые показания.

В апреле 1826 года, когда стало ясно, что Пестель будет осужден, и осужден сурово, Григорьев заявил, что драться со Скибицким его заставил бывший полковой командир. Пестель, узнав о ссоре двух офицеров, якобы сказал подпоручику: «Ежели ты не разделаешься благовидною манерой и не окончишь всего до 6 часов, то я тебя тогда своим пистолетом в лоб». По словам Григорьева, полковник Леман, связанный с Пестелем «отношениями» по тайному обществу, специально не давал ему возможности рассказать на следствии правду.

Однако офицеры-свидетели, узнав о поведении подпоручика, перестали его защищать — и «за присягою объявили все противное показанию Григорьева и к его обвинению». В частности, они стали настаивать на том, что в дуэли виноват именно Григорьев, нанесший Скибицкому оскорбление, ударив его по лицу, а бывший полковой командир тут совершенно ни при чем. В результате подпоручик Григорьев был разжалован в солдаты и сослан на Кавказ.