Пестрая компания (сборник)

Затем она подошла к окну и откинула в стороны тяжелые занавеси. Митчелл сразу ощутил прохладу, которую принес с собой легкий, чуть пахнущий солью и пропитанный запахами близлежащих садов легкий ветерок. Руфь стояла у окна, и лейтенант подошел к ней. Холодок серебряного украшения на груди был для него пока непривычен. Он встал у неё за спиной и, легонько обняв, посмотрел на ночной город. Белые здания — очень современные и в то же время какие-то библейские — сияли в ярком свете луны, а с запада доносился тихий шепот моря. Митчеллу хотелось сказать, что он будет помнить её и все то, что с ней связано. Он хотел сказать, что не забудет её утонувшую мать и томящегося в лагере отца, её прежнего возлюбленного, который не боялся пить с ней шампанское в нацистских кафе. Митчеллу хотелось, чтобы девушка знала, что в его памяти останутся сделка с жуликом греком, трюм парохода постройки 1887 года и евреи, перед смертью вымаливающие у матросов единственный лимон в обмен на золотой подсвечник. Лейтенанту хотелось сказать, что, пролетая над Германией или любуясь, как падает первый снег в его родном городке, он будет вспоминать об уткнувшейся носом в песок пляжа лодчонке, о неделе в здании кинотеатра и об английских патрулях на улицах. Одним словом, Митчелл страстно желал сказать Руфи, что пережитый ею ужас и её отвага не будут забыты, но не знал, как это сделать. Но, кроме того, лейтенант хотел быть до конца честным — хотя бы с самим собой. В глубине души он понимал, что дома в Вермонте, если ему суждено туда вернуться, эти события и люди постепенно начнут стираться в памяти, и все больше станут походить на рассказы из детской книжки, прочитанной много-много лет тому назад. Он крепче прижал девушку к себе, но так ничего и не сказал.

— Вон он, — небрежно бросила Руфь. — Видишь, как он стоит у соседнего дома. Приглядись… Рядом с калиткой.

Митчелл вытянул шею и посмотрел через плечо девушки. Внизу на улице, метрах в тридцати от дома, в котором жила Руфь, виднелась, почти совсем утонувшая в тени фигура человека.

— Али Хазен, — пояснила Руфь. — Он постоянно является сюда и торчит под окнами. Думаю, что этот тип меня когда-нибудь убьет, — с вздохом закончила она.

Руфь отвернулась от окна и повела Митчелла через полосу лунного света, делившую комнату на две части. Дойдя до кушетки, девушка мрачно взглянула лейтенанту в глаза, потом неожиданно толкнула его на узкое ложе и легла рядом.

— Ну, а теперь, лейтенант… — она поцеловала его в щеку, — … расскажите мне о Вермонте.

Ходячий раненый

Интересно, что случилось с гардинами?

Он лежал в постели, напряженно прислушиваясь, к дикому, постоянно выводящему его из себя, гвалту под окном, которое выходило на одну из каирских улиц. Его нервная система уже не могла выдерживать безумные вопли мальчишек-газетчиков, цокот копыт, чем-то похожий на нескончаемую металлическую капель, рыдающие завывания уличных торговцев. Лучи солнца, яркого и обжигающего, как раскаленная до бела монета, врывались в комнату через раскрытое окно. Растрепанные гардины валялись на полу, часть шнуров от них тянулись к верхней части оконной рамы, и Питеру казалось, что они похожи на разорванную паутину.

— Что случилось с занавесями? — спросил он хрипло. Горло у него пересохло, а голова с правой стороны словно раскалывалась.

Мак брился у умывальника, щетина под лезвием бритвы потрескивала, и в этом негромком звуке было нечто спартанское.

— Вчера вечером, — ответил Мак, не поворачивая головы, — в состоянии возбуждения…

— Какого ещё возбуждения?

— …ты сорвал гардины.

— С какой стати?

Мак неторопливо и очень аккуратно выбрил кожу вокруг своих коротких солдатских усиков щеткой и сказал:

— Точно не знаю. То ли ты хотел меня выкинуть из окна, то ли выпрыгнуть сам. Впрочем, возможно, тебе просто не понравились гардины.

— Боже мой!

Мак сполоснул лицо и добавил:

— Ну и надрался же ты вчера, Питер.

— Что я ещё натворил?

— Два лейтенанта и майор. Внизу в салоне. Десять минут оскорблений.

— Майор! Господи! — Питер закрыл глаза.

— Думаю, что лейтенанта ты ударил, — голос Мака из-за полотенца звучал приглушенно. — Во всяком случае, что-то ты ударил, можешь не сомневаться. Ты порезал руку.

Питер открыл глаза и посмотрел на руку. На тыльной стороне правой кисти зияла широкая, отвратительная рана, уже начинающая припухать по краям. Только взглянув на рану, он почувствовал, как болит рука.

— Я помазал её йодом, — сказал Мак. — Ты не умрешь.

— Спасибо, — Питер бессильно уронил руку и облизал сухие губы. — Что я говорил майору?

— Называл его «человеком из джунглей», «имперским пожирателем падали», «гезирским кровососом» и «штабным палачом».

— Достаточно, — прохрипел Питер, правая сторона его черепа болела невыносимо.

— Ты был к нему несправедлив, — спокойно сказал Мак. — Майор — парень вполне приличный. Три года воевал в пустыне. Доставлен из Сицилии с дизентерией. Дважды ранен. К штабу приписан всего четыре дня назад.

— Боже мой, — прошептал Питер. — Боже мой…

В комнате установилась тишина. Мак натянул рубашку и расчесал волосы.