Пестрая компания (сборник)

— Нам велели сидеть совершенно тихо, — продолжала Руфь, — так как во всех городах расхаживали английские патрули. Англичанам, видимо, стало что-то известно, поскольку на той же неделе несколько высоких полицейских начальников были сняты с постов, и против них началось расследование. Взрослые могли без труда хранить тишину, но с детьми был просто ужас. Один мужчина вполне серьезно предложил задушить маленькую девочку, которая кричала день и ночь. «Убив её одну, мы спасем всех», твердил он. Там мы провели неделю, переговариваясь шепотом и производя легкий шум, словно тысячи забравшихся в кухонный шкаф мышей. Каждую ночь к кинотеатру подъезжали машины и увозили несколько человек в какой-нибудь далекий горный кибуц. Наконец настала и моя очередь. В кибуце я пробыла два года, работая в поле и обучая детей читать и писать по-немецки.

Через два года англичане выдали документы всем тем, кто сумел до этого избежать их внимания. Получив документы, я стала работать на консервной фабрике в Тель-Авиве. Папу освободили из концентрационного лагеря в 1938 году, но пароход, на котором он плыл, не пустили в Хайфу, и отец снова оказался в лагере в Германии. Насколько я знаю, он все ещё там, если, конечно, не умер.

Иоахим и мама писали мне из Берлина. После моего отъезда они подружились, и Иоахим приносил ей еду, а по пятницам даже навещал и наблюдал за тем, как она зажигает свечи. Мама писала, что он завел себе подружку, но был ею не очень доволен. Смеясь, он говорил маме, что после того, как он провел столько времени с еврейкой, другие девицы его не устраивают.

Руфь улыбнулась, припомнив молодого человека в клетчатом жилете и с моноклем, а Митчелл подумал: не бомбил ли он сам этого биржевого аналитика где-нибудь в Африке, на Сицилии или в Италии.

— Он помог маме выбраться из Германии, — говорила Руфь, вглядываясь в темное окно дома. — Мама плыла на португальском судне, и я, узнав о его приходе, приехала встретить её в порт Хайфы. Но англичане не позволили пароходу пришвартоваться и через шесть дней якорной стоянки вынудили его уйти. На берегу собрались тысячи родственников и друзей тех, кто находился на борту. Когда пароход стал уходить, многотысячная толпа издала такой ужасный вопль, которого мне слышать никогда не доводилось и думаю, что не доведется. Но судно так и не вышло за волнорез, — Руфь замолчала, облизала пересохшие губы и продолжила совершенно обыденным тоном: — Произошел взрыв. Мы увидели огромный выброс черного дыма, и значительно позже до нас долетел гул. Люди на берегу кричали, смеялись и плакали. Затем мы увидели огонь, и пароход стал тонуть. Мы захватили все, что может плавать, и устремились к тонущему судну. Некоторые бросились к нему вплавь, и никто не знает, сколько людей погибло, поскольку тела прибивало к берегу ещё три недели. Мама оказалось среди утонувших пассажиров. Как минимум, их было человек пятьсот. Но семьсот человек спаслись, и англичане были вынуждены позволить им остаться. Думаю, что заложившие бомбу люди именно на это и рассчитывали. Некоторые погибнут, рассуждали он, но большинство спасется; а если пароход вернется в Европу, то умрут все. У них, видимо, что-то не получилось. Во-первых, они не учли возможности пожара и, во-вторых, рассчитывали на то, что пароход станет тонуть не так быстро, и жертв будет немного. Но даже и в сложившихся обстоятельствах спаслось людей больше, чем погибло. — Руфь спокойно зажгла сигарету и протянула зажигалку Митчеллу. — Маму вынесло на берег через неделю, и её могила, по крайней мере, находится в Палестине. Я не решалась сообщить отцу о её смерти, и поэтому посылала ему в концентрационный лагерь поддельные письма, якобы от мамы. У меня хранилось множество маминых посланий, и я научилась имитировать её почерк. Даже сейчас я посылаю ему через Красный крест записки, как будто написанные мамой. Если он ещё жив, то думает, что мама работает в кибуце недалеко от Тель-Авива.

Руфь глубоко затянулась, красный огонек на кончике сигареты, став сразу ярче, осветил лицо девушки. Митчелл, глядя на это лицо, в который раз подумал: как хорошо и как в то же время ужасно то, что шрамы на душах людей со временем затягиваются и становятся совершенно незаметными. Руфь, видевшая страдания, смерти, издевательства, пожары и гибель матери в гавани Хайфы, внешне выглядела так же, как тысячи американских девушек, которые не видели и не знали ничего кроме еженедельных денег на карманные расходы от отца, да пары школьных вечеринок за сезон где-нибудь в Нью-Хейвене или Кембридже. Такая же яркая губная помада, такие же пышные, умело расчесанные волосы, такое же легкое хлопчатобумажное платье…

— Ну ладно, — сказала Руфь, отбрасывая сигарету, — думаю, что она уже уснула.