Пестрая компания (сборник)

Они вышли на площадку. Шнейдер заиграл «Саммертайм» и с одобрительной улыбкой следил за Митчеллом и Руфью все время, пока те танцевали. Руфь танцевала превосходно, легко и темпераментно, и Митчелл, танцуя, знал, что запомнит этот момент очень надолго. Возвращаясь под огнем зенитных орудий с очередной бомбардировки или бродя по заснеженным холмам родного штата (если он туда вернется) в его памяти будет вставать легкое светлое платье, смуглое, немного полное, нежное лицо, приглушенный шорох ног по старому полу под пальмами, сочное звучание рояля и каменные стены патио, залитые неярким синим светом. В его горле теснились слова, которые ему хотелось ей сказать, но он не знал, как их произнести. Когда музыка закончилась, Митчелл легонько поцеловал девушку в щеку. Руфь подняла на него глаза и улыбнулась.

— Вот так-то лучше, — сказала она.

К своему столику молодые люди вернулись, уже весело смеясь.

Митчелл заплатил по счету, и они вышли на улицу. По пути они пожелали доброй ночи Шнейдеру, а на столик, за которым сидели Карвер и три араба, даже не взглянули. Но до них долетел гулкий голос американца:

— Никто не желает, чтобы я построил аэропорт? — вопрошал он. — Если кто-то желает, то я его построю. Может быть, кто-нибудь желает получить терновый венец? Если кто-то желает, то я его сплету.

Рядом с рестораном стоял какой-то древний конный экипаж, возница дремал, фонари на коляске были притушены. Митчелл и Руфь забрались в древнее сооружение и сели, плотно прижавшись друг другу. Возница прищелкнул языком, и лошади неторопливо зацокали копытами в направлении города. Бриз стих в девять вечера, как это всегда бывает в этих краях, и со стороны Средиземного моря доносилось лишь теплое соленое дыхание. Иногда, поднимая американский ветер, мимо них проносился джип, с прищуренными в целях маскировки глазами фар. Полоски света из узких щелей чуть разрывали темноту. Митчелл и Руфь обняв друг друга, молча сидели на мягких подушках, а старинная, слегка потрескивающая пролетка, становился для них все дороже, ближе и роднее.

Не доехав одного квартала до дома Руфи, они вылезли из древнего экипажа, поскольку те, у кого она снимала комнату, были людьми чрезвычайно высоконравственными, и не одобряли её встреч с солдатами. Миновав угол, на который как-то утром в пятницу в прошлом году упала бомба с итальянского самолета, и убила сразу сто тридцать человек, они свернули на улицу, где жила Руфь. За затемненными окнами домов кто-то разучивал третью часть скрипичного концерта Брамса, и Митчелл улыбнулся, подумав, что одним из самых ярких воспоминаний о Тель-Авиве у него будет звучащая из множества распахнутых окон музыка Чайковского, Брамса и Бетховена. Неистово рвущиеся к культуре обитатели города с бесконечным и фанатичным упорством разучивали свои пассажи и каденции.

Окна всех домов были затемнены, и лишь в одном из окон третьего этажа, в той квартире, где жила Руфь, едва виднелась узенькая серебряная полоска. Увидев свет, они в замешательстве замерли на месте.

— Она не спит, — сказала Руфь.

— Неужели она все время бодрствует? — раздраженно спросил Митчелл.

Руфь хихикнула, поцеловала его в щеку и сказала шаловливо:

— Не спать вечно она не может. Давай пока прогуляемся и вернемся, когда она уснет.

Митчелл взял её за руку, и они медленно направились в сторону моря. Солдаты, проститутки и почтенные грузные пары неторопливо двигались вдоль пляжа по бетонному променаду. Средиземное море тихо дышало под серебряной луной, набегая на берег крошечными пенными языками с нежным шепотом, совсем не похожим на рев Атлантического океана дома, на северо-восточном побережье Америки. В кафе, в сотне метров от них, струнный квартет играл какой-то вальс Штрауса так, словно Вену не захватили нацисты и вальсы Штрауса не стали добычей врага.

Митчелл и Руфь спустились с променада на пляж. На ступенях лестницы им повстречался слабо держащийся на ногах младший капрал с девицей. Увидев лейтенанта, капрал замер и судорожно отдал честь. Встреча со столь высоким чином произвела на младшего капрала сильное впечатление, и его рука у козырька фуражки слегка дрожала. Митчелл небрежно козырнул в ответ, а Руфь засмеялась.

— Над чем ты потешаешься? — спросил Митчелл, когда они прошли мимо младшего капрала.

— Я смеюсь каждый раз, когда ты берешь под козырек, — ответила Руфь.

— Но почему?

— Сама не знаю. Смеюсь и все. Прости меня. — Она сбросила туфли и двинулась босиком по песку у самой кромки воды. Волны, побывавшие в Гибралтаре, Тунисе, Сиракузах и Александрии теперь нежно ласкали её маленькие ступни. — Средиземное море, — протянула она. — Как я ненавижу это Средиземное море.

— Что тебе в нем не нравится? — спросил Митчелл, любуясь чуть колеблющейся лунной дорожкой.

— Я провела в этом море тридцать три дня, — ответила Руфь. — В трюме греческого парохода, до этого перевозившего цемент. Наверное, мне не стоит тебе об этом рассказывать. Ведь ты — утомленный молодой человек, которого направили сюда, чтобы он мог отдохнуть и развлечься, а затем сражаться ещё отважнее…