Пестрая компания (сборник)

Они вышли в патио и расположились за столиком, стоявшим под пальмой на мозаичном полу. Под синими огнями ламп затемнения мундиры мужчин и светлые платья женщин были едва заметны. Над Средиземным морем плыла луна, и танцующие пары отбрасывали колеблющие тени на площадку, единственным владельцем которой в давно прошедшие времена был немецкий консул. Митчелл заказал шампанское, поскольку это был их последний вечер. Сирийское шампанское оказалось вовсе неплохим, а бутылка в серебряном ведерке со льдом придавала этому вечеру торжественный и праздничный дух. Слегка прихрамывающий официант Эрик церемонно принял из рук Руфи её продовольственную карточку, а Шнейдер, сидевший рядом с ударником на противоположной стороне патио, заиграл «Саммертайм», так как считал, что Митчелл больше всего любит именно эту мелодию. Большой барабан изнутри светился оранжевым светом, и Шнейдер страшно гордился этой выдумкой. Он импровизировал с большим мастерством. В этой песне, негромко звучащей под пальцами Шнейдера, наряду с ритмами Каролины, Вены и Балкан можно было уловить и старинные еврейские напевы. В каменных гулких стенах патио на самом краю Синайской пустыни напевы эти казались вполне уместными.

— Я тебя к нему ревную!

— К кому?

— К Шнейдеру.

— Но почему?

— Потому что он на тебя так смотрит. Шнейдер без ума от тебя. Не приглашал ли он тебя на чай с его матушкой?

— Приглашал, — ответил Митчелл, пытаясь подавить улыбку.

— Я выцарапаю ему глаза, — заявила Руфь — Я ревную ко всем, кто бросает на тебя такие взгляды. Ко всем девицам. Как из Вермонта, так и из Красного креста.

— Тебе нечего беспокоиться, — сказал Митчелл. — Никто на меня так не смотрит, включая Шнейдера и даже тебя.

— Знаешь, что мне в тебе больше всего нравится? — сказала Руфь. — Ты ничего не понимаешь. А я так привыкла к мужчинам, которые оценивают брошенный на них взгляд женщины в шагах, отделяющих их от постели. После войны я обязательно навещу Америку…

— А куда ты на самом деле поедешь? — спросил Митчелл. — Назад в Берлин?

— Нет, — ответила Руфь, задумчиво глядя в тарелку. — Нет, назад в Берлин я не поеду. В Берлин я не вернусь никогда. Немцы очень ясно выразили свои чувства ко мне, и такой пустячок как война их не изменит. Ягненок не возвращается на бойню. В любом случае, там у меня никого не осталось… Был один молодой человек… — она протянула руку, взяла бутылку, рассеянно налила вина Митчеллу и себе и продолжила: — Не знаю, что с ним случилось. Возможно Сталинград, а возможно и Эль-Аламейн[9]…кто знает?

В патио вошли четыре человека и неторопливо двинулись между столиками в неярком свете синих ламп. Трое из них были арабами — все в европейских костюмах, — а четвертый оказался американцем в военном мундире, украшенном знаками различия гражданского технического советника. Компания остановилась у стола, за которым сидели Митчелл и Руфь. Арабы церемонно поклонились девушке, а американец бросил:

— А я думал, что вы больны.

— Познакомься с мистером Карвером, — произнесла Руфь, обращаясь к Митчеллу. — Мистер Карвер — мой босс.

— Привет, лейтенант, — сказал Карвер — крупный, тучный человек с пухлым, усталым, но умным лицом. Повернувшись вновь к своей подчиненной, он повторил громким, приятным, хотя и немного пьяным голосом: — А я думал, что вы больны.

— Я и была больна, — весело ответила Руфь, — Но произошло чудесное исцеление.

— Американская армия вправе рассчитывать на то, что служащие в ней гражданские лица будут неукоснительно выполнять свой долг.

— Завтра, — ответила Руфь. — А сейчас я прошу вас и ваших друзей удалиться. У нас с лейтенантом весьма интимная беседа.

— Лейтенант… — это заговорил один из трех арабов — невысокий, смуглый человек с округлым лицом и похожими на влажные черные оливки глазами с поволокой. — Меня зовут Али Хазен. Позвольте мне представиться самому, поскольку все здесь присутствующие, кажется, забыли правила хорошего тона.

— Митчелл Ганнисон, — произнес Митчелл, встал со стула и протянул руку.

— Прошу меня извинить, — сказал Карвер. — Боюсь, что выпил лишнего. Это — Саид Таиф, — он указал на самого высокого из арабов — человека средних лет с суровым, приятным лицом, которое слегка портили тонкие плотно сжатые губы.

Митчелл обменялся рукопожатием и с Саидом Таифом.

— Он не любит американцев, — громко произнес Кравер. — Мистер Таиф ведущий журналист местного арабского мира, он пишет в тридцать четыре американские газеты, но американцев терпеть не может.

— О чем это вы? — вежливо поинтересовался мистер Таиф, чуть склонив голову набок.

— К тому же он глух, — сказал Карвер, — что бесспорно является большим плюсом для любого журналиста.

Никто не стал представлять третьего араба, который стоял одиноко чуть сбоку, и с горячим восторгом взирал на Таифа. Так обычно смотрит на хозяина, сидящий у ног боксер.

— Почему бы вам ни занять столик и ни приступить к ужину? — спросила Руфь

— Лейтенант, — сказал Карвер, не обращая на неё внимания, — послушайте совет ветерана Ближнего Востока. Не связывайтесь с обитателями Палестины.